Дидье Ковелер - Запредельная жизнь

– Вы новенький?

– Как самочувствие?

– Бокал шампанского!

– Вы здесь впервые?

Не знаю, кто это, но я видал таких, и я от них уже не раз отделывался. Мимолетные знакомцы, чужие люди, с которыми надо здороваться, которых надо выслушивать, развлекать… Благотворительный концерт, прием в супрефектуре, вернисаж, коктейль в гольф-клубе… Назойливые статисты, являвшиеся красть мое время и силы… Фигуры их становились все отчетливее и реальнее; жадные до свежих душ, они замкнули мой островок покоя в кольцо улыбок, тостов и объятий.

– Чем вы занимаетесь?

– Поведайте о своих замыслах.

– Вы так молодо выглядите!

– Вы, можно сказать, в хороших руках.

Поймали, связали, взяли в плен. Видно, только и ждали момента, чтоб затащить меня в свой круг, в свой ад, в свою общую могилу. Кажется, это прием у Амбер-Аллеров в Шамбери. Разносят печенье и горячие напитки для согрева… Все-все в сборе. Барон Трибу из Общества спортивных игр, доктор Ноллар из водолечебницы, Анжелика Бораневски и президент Рюмийо, члены жюри конкурса «Мисс Савойя», пятеро нотариусов из конторы Сонна… Все по очереди подхватывают меня и кружат в медленном танце, морочат трескучим смехом и жеманными голосами, меняют в угоду мне лица, превращаются в Фабьену и Наилу, в отца и даже в Люсьена – вот он пробирается в толпе, хочет позвать меня… Но это невозможно! Или они с самого начала играли мной? Принимали обличья моих близких, терзали мою память, чтобы разыграть передо мной мою же собственную жизнь в комическом виде?

С самого вторника, с семи утра, они невидимо следили за мной, подглядывали и потешались над моими блужданиями, безумными надеждами, неудачами, внушали мне иллюзии и поджидали, пока я переступлю порог… Умоляю, пусть кто-нибудь из живых, кто меня по-настоящему любит, позовет меня и вернет на землю… но все, все они здесь, хихикают, теснят, душат, пожирают… Боже мой, Боже, избавь меня! Только не этот ад! Сжалься, только не этот… Любой другой.

Исчезли. Зал опустел. Стены растаяли. Может, это было страшное видение, одно из тех, что предрекала мадемуазель Туссен, материализация того, чего я всегда избегал… Простое предостережение. Я понял. Отныне и близко не подойду ни к какому духу. Никого не стану разыскивать: ни маму, ни бабушку с дедушкой, ни призрак из Жуан-ле-Пена. Останусь в предписанных мне рамках и не буду взламывать запретные двери. Закончу свою миссию на земле. Если она у меня есть. Пусть это будет самая ничтожная услуга или просто взгляд, эхо мысли, иллюзия близости…

Цветут каштаны – пять месяцев прошло без меня. Где я был, в каком временном измерении? Мне кажется, прошел только миг, да и во мне никаких изменений. Как ни досадно, никаких. Я вернулся в исходную точку, в мой зал ожидания, в трейлер. И уж на этот раз по собственной воле я отсюда не выйду.

Пожалуйста, располагайте мной. Пользуйтесь кому надо. Увиливать я больше не стану.

Фабьена продала мой трейлер. Папе пришлось долго настаивать, сначала мягко, потом тверже, чтобы она решилась поместить объявление. Альфонс, Люсьен, врач – все уговаривали ее… Нельзя было и дальше жить так, как она жила, против времени, часами сидеть у окна и ждать, как будто я сейчас закончу картину, вылезу из своей берлоги и вернусь к ней. Нельзя было и дальше так любить меня. Это могло стоить ей здоровья.

Переговоры с покупателями взял на себя отец. Фабьена закрыла ставни, чтобы не видеть, как посторонние люди ходят по двору. Она поставила условие: трейлер продается со всей обстановкой, как есть, чтобы от моей жизни без нее под ее окном не осталось ни следа, ни тревожащего душу намека. Это был единственный способ избавиться от нервной депрессии, в которой она увязала. Какое счастье, что при вас ваш свекор, повторял доктор Мейлан, очень милый, но совсем молодой. Фабьена его понимала. Помолодевший на десяток лет отец поселился в гостевой комнате, окружил ее вниманием, и мало-помалу из старшего в семье превратился в мужчину в доме. И утвердился в этой роли, когда сбагрил трейлер и окончательно выпроводил Альфонса на пенсию, сославшись на сложности с налоговой инспекцией. Теперь он один был живой памятью обо мне.

Помню, что я испытывал, когда в Люсьене года в два или три проявилось сходство со мной. Как странно было видеть в зеркале его черты. Вот и сейчас мне так же не по себе. Папа носит мою одежду. Он похудел, подтянулся, подкрасил волосы и ждет своего часа. Фабьена же не знает, как себя вести, как не слишком жестоко дать понять, что его надежды несбыточны, как отказать, не причиняя боли. Да он и не спрашивает, а потому у нее нет случая сказать «нет». Время работает на него, он становится необходимым, и постепенно Фабьена к нему привязывается, из жалости принимает его любовь. С Люсьеном у него тоже наладились отличные отношения: он играет с ним в видеоигры, изучает информатику, чтобы не отстать от внука, подключает его к Интернету – словом, заменяет меня, как может. Для Фабьены это очень важно. Она видела на моем примере, что получается, когда ребенку прививают культ умершего родителя. Только Одиль без конца поминает меня в магазине: «Жак всегда расставлял косилки на левой стороне витрины, рядом с автосекаторами». Но кто же слушает Одиль? Мой опыт и привычки тонут в стрекотании ее кассы.