Юрий Герт - Избранное

Клены и акации, росшие в оградках и между ними, теряли последнюю листву, ветер ее подхватывал, мёл по асфальту... Лазарь заметил — там, впереди — уменьшенный расстоянием знакомый силуэт... Ее силуэт... Откуда он взял, что именно ее?.. Да хотя бы и ее... Он почувствовал что-то вроде озноба. Он вовсе не хотел ее встретить. После всего, всего... Что-то мутное, злобное поднялось, забурлило в его душе, он и не думал, что старые обиды, как летучие мыши, способны выпорхнуть из темных, тайных ее закоулков и так больно вкогтиться в ожившую память...

Ему захотелось тут же свернуть в боковую аллейку, избавиться от маячившего впереди силуэта в синем строгом жакете, но — только сейчас он, кажется, осознал, и осознал в полной мере — что означают слова «помимо воли»... Ноги сами, помимо его воли, вели Лазаря за фигуркой, показавшейся ему вдруг такой хрупкой на фоне могильных оград, голых, словно судорожно вскинувших ветки деревьев, быстро темнеющего, начинающего чуть-чуть моросить неба... Незаметно для себя он прибавил шагу, широко, не по-кладбищенски разбрасывая свои длинные ноги, едва удерживаясь, чтобы не побежать, отчего-то боясь, что фигурка впереди пропадет, исчезнет, и теперь — навсегда...

Приближаясь, он уже слышал отчетливое, быстрое поцокивание ее каблуков... На него удивленно смотрели — и те, кто оставался позади, и те, кто шел ему навстречу... Он никого не замечал, ему казалось, вокруг никого нет, они одни... Они?.. Он вдруг подумал, что ему чего-то не хватает в ней... Чего же, чего?.. Косы. Да, косы. Длинной, ниже пояса, с бантом на конце, из-под которого выглядывал озорной хвостик. Она была толстой, туго заплетенной, солнце блестело на ней, рассыпаясь в мигучие искорки. Она как бы оттягивала голову назад, придавая ей слегка заносчивую, горделивую осанку, если же смотреть со спины, скользя взглядом вверх от самого кончика, она казалась упругим, тугим стеблем, несущим большой, готовый раскрыться цветок...

Она остановилась и стояла к нему спиной, пока он не поравнялся с ней (куда было ему деваться?..). Только тут она обернулась — медленно, как бы с трудом, преодолевая сопротивление, повернула голову — и он увидел... Такое родное... Такое чужое лицо... Чужое, незнакомое... Оно сделалось еще красивей, словно эскиз, черновой набросок перешел в картину... Точеный, чуть вздернутый нос, высокий лоб, решительный — от виска до виска — разлет бровей и под ними — огромные, темные, цвета густого янтаря глаза, смотревшие на него холодно, не пуская вглубь, скорее отталкивая. И голос — холодный, стеклянный:

— Лазарь?..

Не то утверждение, не то вопрос...

— Вера...

И его голос — ей в тон, такой же бесцветный, стеклянный. И отчетливое, отчаянное желание — уйти, сбежать... Зачем — и ей, и ему — эта встреча?..

И снова:

— Ла-зарь... — уже другим, слегка отмякшим, оттаявшим голосом, как бы вслушиваясь в забытые и вдруг воскресшие звуки. — Ла-зарь...

— Вера...

— Между прочим, я сразу тебя узнала...

— И я... Там, у цветов... И я тоже...

— Почему же не подошел?..

— А ты?..

— Я?.. Была не уверена, что ты захочешь меня видеть... Решила: захочет — догонит...

— Как видишь, догнал...

— Вижу. — Она улыбнулась, лицо ее посветлело. — Ну, здравствуй!..

Вера протянула руку, он задержал ее в своей, маленькую, но крепкую, как бы желая удостовериться, что это в самом деле она, что это ее рука. И было мгновение, оба его почувствовали, когда исчезло, пропало все, что стояло между ними глухой стеной... Не зрелый, даже несколько перезревший мужчина в балахонистом, слишком просторном для его тощего, долговязого тела пиджаке, светлоглазый, с курчавой бородкой, присыпанной, как пылью, ранней сединой, и не женщина с порядком поблекшим лицом, с «гусиными лапками», бегущими от уголков век к вискам, с предательски провисающей складкой под подбородком, — юноша в бьющейся, парусящей на ветру штормовке, с гривой черных, дымящихся над головой волос, одновременно дерзкий и застенчивый, сильный и робкий, стоял перед тоненькой, яркой, ослепительной девушкой, в белом, «колокольчиком», платье, с золотым ореолом над головой, со светящимися карими глазами, словно реющей над землей, растворяющейся в солнечных лучах...

Они стояли посреди дорожки, в первые минуты не зная, что сказать друг другу, о чем спросить...

— А у тебя точно такие же хризантемы, как мои... Забавно, правда?..

— Забавно...

— Мне они нравятся...

— Мне тоже...

Он не замечал — обманывал себя, стараясь не замечать — ни тонких, как лезвие бритвы, морщинок, ни чуть наметившихся под глазами мешочков, тем более, что все те же ямочки вспыхивали у нее на щеках, над кончиками по-детски припухлых губ, на мягко очерченном, слегка выступающем подбородке, и те же были глаза — огромные, сияющие, с живым, застрявшим в янтарной их глубине, играющим лучиком...