Юрий Герт - Избранное

Именно так звали мою мать — Саррой. Но не в этом дело... Сладкое бешенство клокотало во мне. Я поднялся — и он поднялся следом за мной.

— Что до Ташкента, — сказал я, с усилием выговаривая слова, во рту у меня вдруг пересохло, — то вам, в «гайке», виднее, там все известно — и про Ташкент, и про кремлевских врачей... Зато мне известно, что мой отец ни в Ташкенте не отсиживался, ни до Берлина не дошел — убили по дороге, на третий месяц войны...

Мы стояли друг против друга, между нами был стол, бутылки, тарелки с объедками... Мы прожили рядом полгода и еще несколько минут назад — плохо ли, хорошо ли — сидели за этим столом... Но теперь, казалось, не было на свете врагов, которые так смертельно ненавидели бы друг друга.

— Смотри ты, какой... задорный!..

Николай поискал-поискал и нашел словцо. Он стоял, нависая над столом, и покачивался взад-вперед, не отрывая от меня прищуренных глаз. Губы его улыбались — натужной, приклеенной улыбкой. Казалось — еще минута, и стол опрокинется, мы вцепимся друг в друга...

В этот момент дверь отворилась, вошла Лиза.

11

Она была вся в снегу, снег сыпал с утра не переставая — тяжелый, сырой, нарастая сугробами на шапках и превращаясь под ногами в рыхлое, вязкое месиво. Снег обметал ее пальто, платок, лисью горжетку, и при ее появлении в комнате, полной стоялого дыма (мы оба курили) сразу пахнуло морозной свежестью. С холода лицо ее было розовым, глаза блестели, в зрачках прыгали шаловатые искорки... Они погасли, едва Лиза увидела нас, меня и Николая, и вся она поблекла, померкла.

За эти дни мы с нею несколько раз сталкивались в коридоре, и всякий раз она отворачивалась и торопилась пробежать мимо. При этом она топала по доскам пола с таким ожесточением, словно хотела снова и снова продемонстрировать несокрушимое презрение ко мне.

— А-а, явилась... А тут без тебя, Лизавета, заступничек твой в гости ко мне пожаловал...

Николай сел, ковырнул вилкой в тарелке.

— Прямо уж и заступничек!.. — фыркнула Лиза, счищая снег с пальто и объемистой сумки, в которой приносила из столовой свою каждодневную добычу — судки с борщом, пельмени, блинчики... — Это кто же надоумил его за меня заступаться? Вроде я не просила...

Она отнесла сумку за пеструю занавеску, отделявшую угол с плитой, и вышла снова.

— Никто меня ни о чем не просил, — сказал я. — И я пришел сам, по собственному почину.

— Вот-вот! — Николай поднял вверх указательный палец.

— Сам!.. А, Лизавета?.. — Он посмотрел на нее с усмешкой. — Или, может, все же ты его настропалила, дружочка своего?.. До которого среди ночи голышом бегала?.. Что промеж вас было-то?..

— Ой, да не трави ты душу ни мне, ни себе!.. — встрепенулась Лиза. — Я ж тебе говорила, богом клялась — ничего такого, про что ты думаешь, не было! А вздумай он ко мне сунуться, так я бы его живо отшила!.. Да и на кой ляд он мне сдался, такой хиляк?.. Он ведь и бабу, поди, прижать как следует не сумеет!..

Посмеиваясь, она подошла к Николаю сзади, обхватила за шею и поцеловала в макушку. При этом поверх его головы она смотрела на меня, и глаза у нее были круглыми, стеклянными.

— Значит, никто, говоришь, тебя не просил, сам... — обратился ко мне Николай. — И с чего бы это?..

Глупо было стоять перед ними обоими навытяжку, словно я — обвиняемый, а они — мои судьи...

— Я уже говорил: хотелось, чтобы жили вы по-человечески.

— А откуда кто знает, как мы живем?

— Стены тонкие, — сказал я. — Все знают.

Они переглянулись.

— Знают, да не лезут, не мешаются, — сказал Николай. — Один ты такой выискался... Тебе что — больше всех надо?..

— Живем и живем, — поджала губы Лиза. — И кому какое дело, спрашивается?..

Она отошла от Николая, подсела к столу. На ее лице, отогревшемся с мороза, все ярче проступали не успевшие затянуться ссадины, царапины, под глазом лиловым пятном расплывался кровоподтек...

Николай налил ей и себе, выпил. Подхватила и Лиза свою стопку, но покосилась на меня — и не выпила, а только пригубила.

— Значит, обижаю я тебя, не так, видишь, обращаюсь, как положено, луплю ни за што, ни про што... Так? — Николай грозно взглянул на Лизу.

В глазах у нее метнулся страх.

— Да это кто ж такое говорит?.. — откликнулась она торопливо.

— А ты у хахаля своего спроси...

— А чего мне спрашивать?.. — зачастила-запела она. — И чего он и в таком деле понимают?.. Им русского человека понять не дано... Они все по книжкам, по книжкам, а только в книжках не про все и сказано... Нашей-то сестре, бывает, полезно, чтоб ее поучили малость. Не даром умные люди говорят: бьет — значит любит...