Арнольд Цвейг - Затишье

— Эй, вы!

Солдат этот — я. Мы с Отто Рейнгольдом составляем «упряжку»: я — «коренник», он — «толкач». Возвращаясь с пустой тачкой, мы идем рядом и говорим о желтом аэростате, который поднимается в небо. Ни Рейнгольду, ни мне и в голову не приходит, что молодой лейтенант обращается к нему или ко мне. Нам до него нет дела, так же как ему до нас, и своим пронзительным мальчишеским голосом он достигает лишь единственной цели: обращает на себя внимание работающих солдат. Офицерик сразу же обретает аудиторию.

— Эй, вы, бородач!

Бородач — это я. Я поворачиваюсь и, не меняя своей обычной походки, дружелюбно подхожу к юнцу. «Вероятно, он хочет спросить о чем-нибудь, быть может, я смогу ему чем-то помочь», — думаю я. Но как бы не так!

— Мне очень жаль, — обращается Бертин к своим слушателям, которые благодушно внимают ему в теплой комнате и табачным дымом сгущают и без того сгустившиеся сумерки, — мне очень жаль, если в моем рассказе прозвучат бунтарские нотки. Но я хочу лишь описать действие, порождаемое установлением резких общественных граней, о чем неусыпно заботились в ту пору власти, и чем дальше, тем неусыпней. Никакого товарищества между классами, между повелевающими и повинующимися, сказал бы я сегодня.

И вот я стою перед лейтенантиком и разглядываю сквозь очки его юное лицо, разглядываю, надо сказать, с сочувствием старшего, многоопытного человека к достойной сожаления юности, которую посылают сюда на заклание. А он набрасывается на меня с криком:

— Почему вы не приветствуете меня? Вы, вероятно, меня не видели, а?

Мне досадно. К чему эта комедия? Я кое-как подтягиваюсь и очень спокойно отвечаю:

— Есть приказ по парку: во время работы приветствия отменяются.

— Так-так, — отвечает он, в первое мгновение несколько смутившись. — Я вам не верю. А кроме того, вы не работали.

Я разъясняю ему, что переход с одного рабочего места на другое в рабочее время считается работой и о приказе по парку спорить не приходится, нас с ним ознакомили, и, помимо всего прочего, он целесообразен.

Молодой человек мог бы отступить и сделать это с полным достоинством. Его глупое «я вам не верю» мы бы уже как-нибудь проглотили. Но он закусил удила.

— Эй, сержант, пойдите-ка сюда! — кричит он старому дураку Бауде, и тот неуклюже, как сенбернар, перепрыгивает через канаву и с собачьей преданностью в глазах, взяв под козырек, останавливается перед лейтенантом. Тот спрашивает, знает ли сержант об упомянутом приказе по парку.

«Бауде, во-первых, новичок у нас, — думаю я про себя, разглядывая неожиданно возникшего передо мной противника, — а во-вторых, он только недавно попал на фронт. Возможно, что он не лжет, когда раболепно бормочет: ему мол о таком приказе ничего не известно».

— Видите, — торжествует юный офицер, — вы врете!

Я бледнею. Но беру себя в руки и объясняю: сержант, говорю я, недавно прибыл в роту и может не знать о приказе. А кроме того, «у нас нет привычки врать».

— Ваше имя? — начальственным тоном спрашивает юнец. — Я доложу о вас вашему командиру.

«Мне на это в высшей степени наплевать», — думаю я и медленно, четко произношу: ополченец Бертин 1/X/20, Артиллерийский парк Штейнбергквель.

— Убирайтесь прочь!

Признаюсь, я был изрядно взбешен, а, кроме того, наши солдаты не без удовольствия наблюдали за интересным происшествием. Я круто повернулся и медленно пошел к моему слегка ухмыляющемуся Отто Рейнгольду. Он ждал меня, стоя с тачкой на почтительном расстоянии. Инцидент исчерпан, думаю я. Рота уж вправит мозги этому молодому командиру. Но нет, инцидент оказался отнюдь не исчерпанным.

— Вернуться! — командует юнец.

Крайне удивленный, я поворачиваюсь и иду назад.

— Разве вам не известно, что вы должны четко и почтительно отойти и бегом, так же почтительно вернуться? — говорит он.

— Кругом, марш! — повторяет лейтенантик, желая проучить меня.

«Ага! — думаю я. — Мальчугана угнетали его учителя, и теперь он хочет отыграться на моих очках, на моей бороде, на моем интеллигентном облике». Никогда еще я так медленно не поворачивался, никогда так деревянно не отходил от человека. Конечно, то был протест, маленький бунт. Лейтенантик это заметил.

— Эй, вы, — взвизгнул он, — немедленно вернуться! Я научу вас пошевеливаться!

На одно мгновение я останавливаюсь в раздумье, а затем с прежним спокойствием возвращаюсь назад, вытягиваюсь перед ним, смотрю ему в глаза и все это — без единого слова.

— Видно, вы изрядный нахал, — говорит растерянно лейтенант.