Кэтрин Мэнсфилд - Короткая лесбийская проза [cборник]

«О, ссссс, — говорят они. — Мира, мира ,» — и, когда женщина поднимает голову, они улыбаются и опять шипят сквозь блестящие зубы. В их глазах отражаются все женщины, которых они видели проходящими мимо, готовящими пищу, расчесывающими свои черные волосы; все женщины, которых они познали, живут, мерцая, во тьме их глаз. Их глаза созданы лишь для того, чтобы отражать женщин на улице.

Там, где мы живем, на пересечении Западной тридцать восьмой и Амстердама, водятся тараканы и крысы, но это совсем не важно, а важно то, что мы вместе. Говорим мы храбро, со страстным желанием, чтобы оно так и было. «Неважно», — говорю я, давя ногой таракана. «И правда, неважно», — соглашается она, следя взглядом за крысой, боком крадущейся к небольшой комнате для мусора напротив двери в нашу квартиру. Я сказала управляющему, что хранение мусора вне здания, возможно, уменьшит количество паразитов.

«А что значит, „паразиты“?» — поинтересовался он.

«Паразиты, — сказала я ему, — это крысы, тараканы, огромные черные насекомые, карабкающиеся на унитаз, которых обнаруживаешь, включая ночью свет в туалете. Паразиты — это постукивание, царапанье и шорохи в темноте.»

«Нет тут никаких крыс, — сказал он. — Может быть, пара мышей, ну и кое-где тараканьи личинки. Вы же знаете, я все держу в чистоте.»

Мимо нас по стене проползал большой темно-коричневый таракан. Никто из нас не сделал и движения, чтобы убить его, но, когда он остановился и повёл усами, управляющий с грохотом обрушил на стену свой кулак, расплющив насекомое, на которое после этого даже не взглянул. Я же не могла оторвать взгляд от безупречно плоского, словно раздавленного катком таракана.

«Ну, иногда всякое бывает, — сказал управляющий, не глядя, стряхивая таракана на пол. — Но у меня тут все чисто. Вот если бы тут у вас жил мужчина, — продолжил он, стараясь смотреть мимо меня в сторону нашей квартиры, — может быть, и не было бы столько хлопот с паразитами.»

Я сделала вид, что не поняла, на что он намекает, и удалилась.

Надзор за сдачей площадей в аренду в Нью-Йорке не вечен, и, когда ему придет конец, всем пуэрториканцам придется уехать в Бронкс, а нам нужно будет искать работу либо очистить занимаемые помещения, но при условии, что мы останемся вдвоем, останемся вместе.

«Мы ведь всегда будем вместе, правда?» — говорит она, зажигая сигарету и проверяя, сколько их еще осталось в пачке.

«Да, — говорю я всегда, думая о том, слушает ли она еще или занята подсчетом сигарет. — Я всегда буду твоей, — говорю я. — Если… если ты меня не бросишь или если я не превращусь в женщину, в которую, как верит моя мать, я еще могу превратиться.»

Сегодняшний день полон мальчиков. Они везде, и я наблюдаю за каждым из них. Мальчики на мотоциклах, мальчики в машинах, на велосипедах. Они стоят, прислонившись к стене, они просто ходят. Я наблюдаю за ними, чтобы в этом городе мальчиков найти одного для себя.

Я не так уж и молода, она не так уж и стара, но надзор за сдачей площадей в аренду не вечен, и когда-нибудь я стану женщиной. «Ей не нужно ничего, кроме меня», — говорю я себе. Должно быть, когда-то она была моей матерью: я чувствую это по тому, как она любит меня. Но когда однажды я спросила ее, действительно ли она была моей матерью, она погладила меня по неразвившейся груди и сказала: «Твоя мать сделала бы это?», затем коснулась языком моей кожи: «А это? Думаешь, твоя мать знала бы, чего ты хочешь? Я тебе не мать, дорогая, — сказала она. — Я нашла тебя на матрасе в центре города, за углом, где среди мочи и вина лежат алкоголики, прося о помощи, и никто их не слышит. Я спасла тебя от этого,» — сказала она. Я и сама помню, как приехала туда в машине, напичканной людьми, напичканными наркотиками, и еще я помню, как она нашла меня перед порнокинотеатром на углу Девяносто восьмой и Бродвея и увела прочь от взглядов сотни любопытствующих пуэрториканцев.

«Твоя мать знает, где ты?» — спросила она меня.

Я засмеялась и ответила, что моя мать знает все, что ей положено знать, и она сказала: «Пойдем ко мне, я хочу, чтобы ты познакомилась кое с кем.» Когда мы пришли к ней домой, она подвела меня к большому мужчине, который лежал на диване и смотрел телевизор.

«Тито, это принцесса Грейс,» — сказала она, и Тито приподнял с подушки свою тяжелую голову, чтобы меня рассмотреть.

«Не похожа она ни на какую принцессу,» — это было все, что он сказал.

Я никогда не думала о Тито, и она никогда не позволяла ему дотрагиваться до меня, несмотря на то, что в квартире была только одна комната и ему жутко меня хотелось. Ночью, когда они с ним закончили, она прокралась ко мне в угол и прошептала мне на ухо: «Ты — моя единственная.»