Сергей Трахименок - По следам Таманцева

— Это было временное сумасшествие…

— Нет, это не сумасшествие, это вполне осознанная акция. Но её результаты были бы не так ощутимы и болезненны для участников войны, если бы ранее не раскрутили этот опереточный вариант. Именно он позволил так называемым реформаторам высмеять и войну, и победу. А у нынешнего поколения сложилось превратное представление о войне и о том, что реально происходило на фронте и в тылу. А это само по себе страшно!

— Почему?

— Потому, что этот исторический урок неверно отражён обществом, а раз так, то и не усвоен им.

— Да мало ли уроков не усваивалось обществом?

— Немало, но если урок не усвоен, он может возвращаться вновь и вновь.

— Зачем?

— Чтобы быть усвоенным либо…

— Что «либо»?

— Либо уничтожить тех, кто не способен его усвоить.

— Да, — сказал директор, — докторам наук нельзя писать сценарии.

— Не в докторах дело.

— А в чём же?

— Дело в истине.

— Что есть истина? — спросил директор и сделал вид, что он, как Понтий Пилат, заворачивается в тогу. — Истина, — ответил я, — это адекватное отражение действительности.

— Совершенно верно, — сказал директор, — поэтому и нужно запретить учёным писать киносценарии.

Колеса телеги были разболтаны, и её всё время бросало из стороны в сторону. Мария сидела посередине, прижимая к себе Гену и Лилю. Гена — сын Марии, а Лиля — её сестра, хотя обоим по четыре года.

Охрана: два полицая. Один из них правит лошадью, второй сидит сбоку от Марии, положив карабин себе на колени, и что-то насвистывает.

У Марии болит всё тело, но особенно ноет левое плечо. Прежде чем увезти, полицаи избили её. А тот, который свистит, ударил её прикладом, когда она пыталась вытолкнуть из хаты Гену. После того как её посадили в телегу, Мария поняла, что её везут в город, а избили только для того, чтобы по дороге она не смогла убежать. Впрочем, даже если бы она и могла это сделать, то не сделает: лучше всякой верёвки привязана она к телеге и полицаям Геной и Лилей.

Когда полицаи вломились в хату, Мария подумала, что пришли за её братом Толей. Возможно, кто-то донёс, что он сдал немцам сломанный приёмник, а детекторный оставил себе. Брат слушал сводки Совинформбюро, а Мария писала листовки и затем передавала их жителям близлежащих деревень, где собирала продукты, за которыми приходили люди из леса.

Мать успела быстро сунуть им немного еды и тёплые вещи Гене и Лиле. Куда их везут? Скорее всего, в Борисов.

Так и есть, телега въехала в Борисов, долго петляла по грязным улицам и остановилась у ворот тюрьмы. Недолгий обыск, уточнение фамилии, имени, отчества, и вот их ведут по гулкому тюремному коридору. Мария мысленно готовится биться за детей, за то, чтобы их не разлучали. Но ничего плохого не происходит. Лязгает замок, и всех троих вталкивают в камеру, в которой находится несколько десятков человек.

Ей указывают на место в углу на соломе, и она устраивает детей, а потом устраивается и осматривается сама. Её сокамерники в основном сельские жители, и понятно, что все они сидят здесь за связь с партизанами. Отсюда и термин, который употребляют и немцы, и сами партизаны, — связные.

Рано утром в камеру вошёл молодой надзиратель. Марии показалось, что она где-то видела его. В руках у надзирателя картонная папка. Он быстро сделал перекличку, причём не ошибся ни в одной фамилии.

— Будут вызывать на допрос, — говорит Марии соседка, женщина лет сорока, — оставь на кого-нибудь детей.

— Как оставить? — не понимает Мария.

— Познакомь с кем-нибудь, чтобы они не боялись остаться в камере. А то надзиратели не любят, когда дети плачут.

— А меня будут вызывать на допрос?

— Конечно, — говорит женщина.

— Так может, вы и присмотрите? — спросила Мария.

— Нет, — ответила женщина, — лучше попросить кого-нибудь из мужчин.

— Почему? — удивилась Мария.

— В тюрьме дети их лучше слушаются.

Но первый раз на допрос Марию вызвали только на третий день. А до этого она вдоволь насмотрелась и вызовов, и возвращений с допросов сокамерников. Иногда они приходили на своих ногах, иногда их приносили. Работу эту выполняли несколько заключённых из тюремной обслуги.

Повернулся ключ в дверях камеры, и она открылась:

— Пронина, — и снова молодой надзиратель показался Марии знакомым. Она уже знала, если вызывают без вещей, значит, к следователю.

Она шла по коридору впереди надзирателя и вдруг не поверила своим ушам.