Сергей Трахименок - По следам Таманцева

— У командира твой Шаповал, — говорит партизан и так же, не раздеваясь, падает на сено, где только что лежал Трубник, — поваляюсь, пока Марковна крупу варит.

— Поваляйся, — отвечает Трубник, — дело хорошее.

И направляется к выходу.

Неподалеку от землянки Марковна, не старая ещё женщина, но опытная партизанка, пережившая с отрядом две блокады, готовит кондер для тех, кто вернулся с задания.

— А где Миша? — спрашивает её Трубник.

Марковна кивает головой в сторону командирской землянки. И Трубник замечает в её глазах то же, что минуту назад он прочитал в глазах Михневича.

— Не можешь минуты прожить без своего Миши.

Трубник ловит себя на мысли, что действительно не может, но чтобы перевести всё в шутку, подтверждает слова Марковны:

— Так точно, не могу.

Марковна улыбается. Миша — любимец всего отряда, и многие молодые парни хотели бы походить на него и дружить с ним. Многие девчата хотели бы видеть в нём если не жениха, то друга. Но Миша не был ловеласом и даже больше того — девушек сторонился. Однако в последнее время он изменился.

И это насторожило Трубника. Появилась в нём некая рассеянная грусть. Трубник уже год в партизанах. Он не раз видел смерть и знает, что перед ней странно меняются люди. Они словно предчувствуют свою гибель. На их лицах появляется какая-то маска отрешённости от забот этого мира, будто человек уже попрощался со всеми и готов покинуть их.

Трубник стал держаться рядом со своим командиром, чтобы в нужный момент иметь возможность помочь. Больше всего боялся Василий, что у Шаповала наступил период, когда человек, сам того не понимая, устаёт от войны и начинает искать смерти.

Это легко было определить — такой человек без всякой осторожности рвётся в самое пекло. Он похож на свечку, запалённую с двух концов.

Однако в бою Миша был по-прежнему дерзок, но спокоен. Без нужды на рожон не лез. Значит, причина изменения его поведения в другом. Чтобы разобраться с этим, Василий стал тенью своего друга. Это не прошло незамеченным. Правда, партизаны, если и подшучивали над Трубником, то достаточно беззлобно. Так продолжалось несколько недель, пока Трубник, наконец, не понял, что Шаповал, скорее всего, влюбился.

Вычислить объект Мишиного поклонения не составило особого труда. Эта была единственная молодая женщина в отряде, которой Шаповал тщательно избегал. А та, скорее всего, и не знала о чувствах, которые испытывал к ней один из любимцев отряда.

Когда я перелетел из Красноярска в Новосибирск, начал действовать синдром перемещения на запад. Даже за те несколько дней, что я провёл на Дальнем Востоке, организм уже привык к его часовому поясу и просыпается раньше, чем это принято в Новосибирске.

Студия кинохроники находилась на левом берегу Оби. На этот раз я не спускался в метро, а по старой памяти проехал автобусом до Горской, а там двинулся переулками на Немировича-Данченко.

Несмотря на сезон отпусков и одновременно киноэкспедиций, директор студии был на месте.

— Ну как? — спросил он.

— Как видишь, я жив и здоров, значит, всё в порядке.

— Будешь писать заявку?

— Не знаю…

— Почему?

— То, что хотел получить, я не получил…

— Но ты, судя по физиономии, получил что-то другое?

— Да.

— Тогда пиши заявку.

— Видишь ли, с позиций исследования человеческой психологии то, что я нашёл, безусловно, интересно, но в рамки госзаказа, о котором ты мне говорил перед поездкой, она не вписывается.

— А ты что, против чествования ветеранов и празднования юбилеев Победы?

— Да нет, я не против, и чествовать надо, и праздновать тоже. Но эти чествования не должны ограничиваться одним днём в году или в пятилетие.

— Ты, конечно, прав, но мы с тобой здесь ничего не изменим. Так будешь писать заявку?

— Нет.

— Почему?

— Именно потому, что к однодневному празднованию он не подойдёт.

— А к многодневному? — сострил директор.

— К многодневному подойдёт, но здесь можно впасть в нашу славянскую крайность.

— Поточнее.

— После войны началась кампания по идеализации войны или изображению её в некоем облегченном варианте.

— Астафьев назвал его опереточным.

— Да. Но это было ещё не всё. Потом началась перестройка, и новая элита, чтобы оправдать смену власти и собственности, стала дискредитировать всё, что было в Советском Союзе, в том числе победу над фашизмом, представляя войну как серию ошибок и просчётов, живописуя дебилизм её участников…