Сергей Трахименок - По следам Таманцева

Отсутствие Коловратова в госпитале начальство «не заметило», а ребятам в палате он рассказал историю о любовной связи с дочерью генерала. Он думал, что этим и ограничится, но его стали просить рассказать об этом ещё и ещё. И, как ни странно, Коловратов, который и матом-то ругался потому, что не мог связать трёх слов, вдруг почувствовал себя совсем другим человеком, человеком, к которому судьба относится не так, как к другим.

В госпитале он стал достопримечательностью, на него ходили смотреть из других палат. Одно было плохо — левая рука так и не восстановилась. Уже зимой его перевели в один из уральских госпиталей, а потом и совсем уволили из армии по ранению.

По выписке Коловратов уехал в Горную Шорию и целый год прожил в деревне деда. Старые таёжники парили ему руку в настое конских яблок, заставляли играть на гармошке. Точнее не играть, а нажимать на басы. В конце концов, всё это дало результат: он стал чувствовать пальцы и почти восстановил подвижность руки в суставах. В те времена такая инвалидность была счастьем: вон сколько вернулось с фронта и одноногих, и одноруких, а то и без рук и ног, «самоваров», как называли их тогда.

Я вышел из музея и направился в отделение УФСБ, с радостью воспринимая то, что я сам ориентируюсь хотя и в небольшом, но районном центре, где я никогда до этого не работал.

Петрович проводил совещание со своими подчинёнными. Он познакомил меня с сотрудниками.

Затем мы с Петровичем уединились в его кабинете.

— Ну, — спросил я его, сгорая от нетерпения.

— Она не могла быть ни связной, ни радисткой.

— Почему?

— Она 36 года рождения и в сорок четвёртом ей было восемь лет.

— Да-а.

— Что будете делать?

— Ехать обратно, но в Белогорск я всё же заеду.

— Дело ваше.

— Петрович, а сколько сейчас в Москве?

— Минус шесть, — ответил Петрович.

— Значит утро.

— Угу.

— Один звонок в Белокаменную?

— Ну, если только один.

Я набрал номер Анатолия. Соединение прошло безукоризненно. Слышимость была тоже хорошая, правда, параллельно с голосом было какое-то завывание. — Привет, начальник, — обратился я к своему однокашнику, — моя просьба?

— Выполнил, но порадовать ничем не могу. Коловратов Григорий Иванович, рождения 20 года, уроженец Сталинска, в кадрах «Смерша» не значится.

— А может, он был прикомандирован?

— Нет, такие тоже учитывались.

— Спасибо, отбивайся. На обратном пути я к тебе заскочу…

— Ну, что? — спросил Петрович.

— По учётам не проходит.

— Что будем делать?

— Простимся с Крючковым и в путь.

— Прямо сейчас?

— Нет, думаю, завтра.

Однако проститься с Крючковым не удалось. Он был занят и сказал, что может встретиться со мной только утром. Вечер я провёл в компании коллег в квартире начальника отделения. Во время товарищеского ужина показал им свой последний фильм, затем пошёл в гостиницу.

Утром я встал пораньше и заглянул в кабинет к Крючкову.

— Готовитесь убыть? — спросил меня он вместо приветствия.

— Да, — сказал я, — поэтому хочу проститься и, если позволите, задать несколько вопросов.

— К вашим услугам, — не без иронии ответил он.

— Как вы сами познакомились с Коловратовым?

— Я, как и Терский, служил когда-то в погранкомендатуре, а это — мужской коллектив, мужские интересы.

— И в чём заключались интересы вашей комендатуры?

— В охоте, в чём же ещё.

— И в этом вам помогал…

— И в этом мы не могли обойтись без помощи местных…

— Охотников-любителей?

— Ошибаетесь, — сказал он, — профессионалов. Коловратов когда-то был профессиональным охотником и даже инструктором по охоте и туризму. В одно время появился у нас зам по воспитательной работе, фамилию его называть не буду, назову по-старому, как привычней и вам, и мне, — замполит. Имел он большую страсть к охоте, хотя охотник был слабый. Так вот, он сколотил маленькую группу из подчинённых, чтобы не быть одному, и привлёк к этому делу в качестве проводника и знатока здешних мест Коловратова.

— И чего же охотничья братия не заступилась за него, когда жена сдала его в дом престарелых?

— Не дело братии вмешиваться в дела семейные — это во-первых, а во — вторых, к этому времени братия уже распалась…

— Почему?

— Времена наступили для меня малопонятные.

— В смысле?

— Во-первых, стали приезжать совсем молодые офицеры, а это поколение даже я не совсем понимал…

— А во-вторых?

— Во-вторых, сам Коловратов перестал быть понятен. И когда он начинал говорить о войне, над ним стали потихоньку посмеиваться. Правда, делали это не в глаза, но он, видимо, чувствовал это. Однажды тот же замполит сказал ему, что о войне невозможно узнать правду, пока живы ветераны войны.