Амин Маалуф - Самарканд

Эмиссары Низама пребывали в полном замешательстве. Как такой умный человек мог обращаться к султану со словами, которые неминуемо ввергнут его в немилость, а затем приведут и к гибели? Неужто в придачу к спеси он обзавелся еще и безумием?

Только одному человеку в тот день было известно, чем объяснялось такое поведение визиря. Им был Омар Хайям. Уже много недель Низам жаловался ему на страшные боли, которые ночами мешали ему уснуть, а днем сосредоточиться. Осмотрев его, расспросив о симптомах, Омар поставил диагноз: флегмонозная опухоль, что означало — жить ему оставалось недолго. Нелегко было Хайяму сказать другу правду.

— Сколько у меня времени?

— Несколько месяцев.

— Я буду страдать от боли?

— Могу прописать опиум, чтобы облегчить страдания, но тогда ты будешь пребывать в забытьи и не сможешь работать.

— Я не смогу писать?

— Ни писать, ни поддерживать более-менее долгий разговор.

— Предпочитаю мучиться.

После каждой фразы Низам надолго умолкал, пытаясь достойно перенести приступы боли.

— А ты боишься потустороннего мира, Хайям?

— Отчего нужно непременно бояться? После смерти либо не будет ничего, либо будет милосердие.

— А зло, которое я причинил?

— Как ни велики твои ошибки, Божье милосердие все равно больше.

Низам, казалось, слегка ободрился.

— Я сделал и немало добра: строил мечети, школы, сражался с ересью. — Хайям хранил молчание. — Вспомнят ли обо мне через сто, тысячу лет?

— Как знать?

Бросив на него недоверчивый взгляд, Низам продолжал:

— Разве не ты однажды сказал:

— Думаешь, и меня ожидает такая участь? — Он задыхался. Омар хранил молчание. — Твой друг Саббах распространяет по всей стране слух, что я всего лишь прихвостень турок. Как ты думаешь, так будут обо мне говорить, когда меня не станет? Спишут на меня весь позор ариев [37] Древние иранцы принадлежали к одной из ветвей индоевропейцев; появились на территории современного Ирана на рубеже II–I тыс. до н.э. В науке до сих пор не решен вопрос, откуда они пришли через прикаспийские степи — с территории Кавказа или Средней Азии. Само название Иран — это претерпевшие изменения слова «ариец», «арий». Персидский язык наряду с греческим, латинским, немецким, романскими, славянскими и др. принадлежит к арийским языкам. ? Позабудут, что я был единственным, кто противостоял турецким султанам в течение трех десятков лет и заставлял их делать по-своему? Но что я мог сделать еще после того, как они захватили нашу страну? Ты молчишь… — Взор его затуманился. — Семьдесят четыре года проходят перед моим взором. Столько разочарований, сожалений! Многое хотелось бы изменить! — Он прикрыл веки, поджал губы. — Горе тебе, Хайям! По твоей вине Хасан Саббах свершает сегодня все свои злодеяния.

Омару так хотелось ответить: «Как же вы с ним похожи! Будучи одержимыми какой-нибудь идеей — создать империю или приуготовить явление имама, — вы, не колеблясь, убиваете. Для меня же любое дело, сопряженное с насилием, перестает быть привлекательным, становится безобразным, низким, как бы оно ни выглядело. Никакое начинание в принципе не может быть правым, если соседствует со смертью». Ему бы прокричать свой ответ, но он сдержался, не желая нарушать мирного сползания друга в пучину небытия.

После этой мучительной ночи Низам смирился, свыкся с мыслью, что скоро конец его земному пути. Но день ото дня все больше отходил от государственных дел, решив посвятить оставшееся ему время на то, чтобы завершить труд «Сиасет-наме», книгу об управлении, ставшую для мусульманского Востока тем же, чем станет для Запада четыре века спустя «Государь» Макиавелли [38] Макиавелли Никколо ди Бернардо (1469–1527) — итальянский государственный деятель, автор знаменитого сочинения «Государь», в котором излагаются правила мудрой и хитрой политической деятельности, пренебрегающей нравственными принципами. . С той лишь разницей, что «Государь» — творение человека, разочаровавшегося в любой власти и политике, а «Сиасет-наме» отражает опыт строителя империи.

Таким образом, в то самое время, когда Хасан Саббах овладел неприступной крепостью, о которой давно мечтал, второй в империи человек после султана думал о месте, уготованном ему в истории. Он предпочитал говорить правду, не льстя, и был готов бросить вызов самому султану. Казалось, он желал смерти, которая была бы под стать его жизни.