Александра Созонова - Красная ворона

Она неопределенно улыбнулась. «До какого-то момента».

«Ладно, замнем. Но не лукавишь ли ты, что совсем не играешь со мной? Ой ли?..»

«Клянусь: выпустив в самостоятельное плаванье, я и пальцем тебя не тронула. Разве что в греческой закусочной. Но как бы иначе ты понял? Впрочем, ты и не понял».

«Туповат-с, каюсь. Тупым топором вытесан».

«Надеюсь, ты не обиделся на беззлобную шутку с кукушкой? Хочешь, Пыжик будет моим прощальным подарком?»

«Он сдохнет, едва ты перестанешь о нем вспоминать».

«Ну что ты, как маленький! — Она укоризненно рассмеялась и взъерошила мне волосы. Потрепала за левое ухо. Я и впрямь ощутил себя малышом — вроде того, что спал когда-то на крохотном ложе, что дышало подо мной на ладан. — Не видишь разницы между эскизом и творением набело? Не сдохнет, если я постараюсь. Будет утешать своим пением на трудном тернистом пути».

«Спасибо, обойдусь!»

«Тогда прими как подарок его! — Она посадила очищенную и оказавшуюся очень яркой игрушку на подоконник. Мне показалось, что повеселевший медвежонок облизнулся и шевельнул лапами. — Он будет для тебя… — задумавшись на пять секунд, договорила с улыбкой: — Будет альтер-эго, борец с тотальным одиночеством творца. Я вдохну в него жизнь, а ты разовьешь душу, наделишь качествами идеального собеседника: умного, чуткого, все понимающего. С юмором, но не циника. Готового всегда подставить пластмассовое плечо».

Медвежонок замаршировал в пушистой пыли, смешно вскидывая задние лапы и размахивая передними. Улыбающаяся мордаха была повернута ко мне — как и дружеское плечо.

«Не нужно мне твоих подарков. Никаких!»

«Жаль».

«Ответь лишь на один вопрос — это будет лучшим подарком. Кто ты?»

«Я — это ты».

Она спрыгнула с подоконника, подняла с пола рюкзак и забросила в него термос.

«Только без этого, пожалуйста! Я сойду с ума, если сейчас ты просто уйдешь, исчезнешь!..»

Не отвечая, она сдула хлебные крошки и зачем-то аккуратно сложила газету.

«Мы еще увидимся когда-нибудь?»

«Нет».

Я еле сдержался, чтобы не заорать, не грохнуться на колени, умоляя отменить приговор. Знал: мольбы и вопли бесполезны.

У самой двери она смилостивилась. И оглянулась.

«Вспомни свою любимую триаду: творец Брахма, хранитель Вишну и разрушитель Шива. Все трое могут уживаться в одной душе, просыпаясь в разное время. — Она кивнула на застылую разруху за стеклом. — Вот тебе пример: как видишь, в человечестве в целом преобладают агрессия и невежество. Отчего, в таком случае, оно до сих пор живо, не самоуничтожилось, не превратилось в то, что царит за этим окошком? Ответ очевиден: его хранят и оберегают».

«Значит, тебе наскучило ваять и лепить, и теперь ты хранитель? Старушка-смотрительница в эрмитажном зале?»

Она не улыбнулась немудреной шутке. «Не угадал».

«Неужто, стала весельчаком-Шивой? Пришла поплясать на моих обглоданных жизнью костях?..»

«Опять мимо. Вспомни Вилково. Но уже без меня: мне действительно пора, юноша. Колечко можешь не отдавать. В придачу к нему предостережение: береги глаза. Твой дар во многом работает при посредстве зрения, и источник их сил на исходе. И еще совет: подумай, так ли глупа команда того, кого ты кличешь Йалдабаофом. Быть может, в противоречиях и дисгармонии, которые так тебя возмущают, есть смысл? Ты ничего не слышал о разности потенциалов, о полярностях?.. Поразмышляй на досуге. И последнее: мне кажется, ты размениваешься по мелочам. Так и сожжешь себя в пустяках и забавных безделушках — и будет обидно».

Она вышла, аккуратно прикрыв за собой остов двери.

Я остался…

Помнишь, как в детстве я колошматил все вокруг, упав или ударившись? Сейчас боль была не физической, но поистине адской, и в пять минут спаленка превратилась в окончательные руины. Оконные стекла и щепки от бывших стульчиков смешались с мусором на полу. Искореженные и вздыбленные кроватки, осыпаясь листопадом ржавчины, напоминали шедевр авангардного искусства.

Когда я подостыл, защемило сердце: оранжевый медвежонок, разбившийся об угол стены, продолжал улыбаться и подставлять оставшийся от плеча осколок…

Я убрался оттуда, залез через окно в квартиру соседнего дома на первом этаже и двое суток провел в лежке. То проваливался в каменное забытье, то разговаривал. Убеждал, умолял, спрашивал…

Она не отвечала. Не слышала. Певчий Пыжик в груди тихо скончался и, разлагаясь, отравлял мою кровь, и без того текшую вяло и снуло. Запах-зов рассеялся во вселенной.