Помнится, тому пареньку она дала кличку Черный Лис. И очень быстро бросила, разлюбила, переключившись на другого — бритого накаченного самца. А он, пытаясь ее вернуть, разбил витрину, чтобы подарить ей выставленное там жемчужное колье, и был схвачен, и попал за решетку. Как же было его жалко… Первые два месяца я даже посылал в тюрьму передачи и ободряющие записки. (В отличие от нее, почти сразу о нем забывшей.) И нашел толкового адвоката.
Все, кого согревают, хоть мельком, лучи твоих глаз —
медовых, болотных, чифирных, губительных, глухонемых —
становятся близкими мне.
Больше, чем близкими.
Ты уж и забыла, ты дальше помчалась, а мне —
горевать, сокрушаться над сломанной лапкой лисенка,
воровавшего кур, над черною шкуркой его, пробитою пулей.
Ты дальше несешься: губить,
танцевать на поверженных голых телах,
громыхать черепами на шее,
восемь рук извивать, темно-синим дразнить языком…
Вот, неожиданно написался новый стищок. Почему мне захотелось отождествить ее с Кали? Внешне ничего общего. И на Мару, что спит и видит себя индуистской богиней, она совсем не похожа.
Ах да, Юдит. Это она говорила что-то о танце восьмирукой, на который я должен взирать с завистью, поскольку сам танцевать и греметь черепами не способен…
Исписанные листки отнес Роу. С тайной надеждой: когда он, по обыкновению, похвалит меня за прилежание и креативность, вытянуть из него разрешение прочесть тот текст, столь меня заинтриговавший. Повесть, что кончается не фразой и не словом, но двумя нотами: «ля» и «си».
Роу отнесся к моей просьбе благосклонно и обещал выполнить. Только сперва он сам должен хотя бы бегло пробежать текст глазами. Мало ли что! Он уделит этому время, обязательно, в течение ближайших же дней.
Роу, принимая мой креатив, предупредил о мозговом штурме, что случится через два дня.
— Это очень важное мероприятие, Норди. Проводить будет сам профессор Майер.
— Он разве на острове?
— Прилетел вчера поздно вечером и тут же включился в работу. Постарайтесь как следует подготовиться.
— Как именно я должен готовиться?
— Отдыхайте, расслабляйтесь, копите силы. Не изнуряйте себя ни физической, ни интеллектуальной работой.
Насчет физической он пошутил: не мог не знать, что я давно забыл и визг пилорамы, и аромат свежих досок, и гул пылесоса. От интеллектуальной же меня, как и прочих членов группы, освободили: объявили, что никаких экспериментов до штурма проводиться не будет, а высвобожденное время уместнее всего провести в чтении любимых книг, просмотре любимых фильмов и прогулках.
Чем я, собственно, и занялся.
За день до знаменательного мероприятия был вызван на беседу с Майером.
Признаться, ждал свидания с трепетом. Мысленно вылепил образ: смесь Мефистофеля (пронизывающий взор), Фрейда (добродушные банальности психоанализа, волны морщин на широком лбу) и генератора безумных идей (скороговорка заумных слов, нервный перестук пальцев). Хотя Джекоб уверял, что профессор лишь претворяет в жизнь инсайты жены, гениальной вакханки Мары, поверить в это окончательно что-то мешало. (Возможно, подсознательные установки мужского шовинизма.)
Как выяснилось, промахнулся по всем пунктам. Майер оказался пухловатым старичком (так и тянуло сказать «дедушкой») в домашней фланелевой рубахе и просторных мятых штанах, в которых было вольготно складкам объемистого живота. Седая бородка, неухоженная и растущая во все стороны, достигала ключиц. Светло-карие глаза в мешках красноватых век смотрели с добродушным любопытством. Большие пухлые руки, как два холма с травяной порослью, лежали на столе спокойно, не дергаясь, не суетясь, не барабаня подушечками пальцами.
Представил рядом с ним Мару — роскошную, пряную. Абсолютно не гармоничная парочка. Интересно, есть ли в их супружестве постельные радости, либо это исключительно деловое партнерство? Если есть, то сладострастной женщине, верно, в такие моменты смертельно скучно. Впрочем, какое, собственно, мне до этого дело…
— Рад, очень рад нашему знакомству, мистер Норди! — поприветствовал он меня, едва я, войдя, поздоровался. — Может, обойдемся без «мистер»? Просто Норди? Много наслышан о вас.
— Вот как? И в каком качестве?
— Самом похвальном. Даже восторженном. И я разделил этот восторг, почитав ваши хокку и гекзаметры.
— Ну что вы, — я смутился. — Любительщина. Графомания чистой воды.
— Не прибедняйтесь, не прибедняйтесь! — Он погрозил толстым пальцем, не отрывая его от стола. — Также и ваши отчеты — написаны литературным языком, богатым и образным. Впрочем, — он погасил улыбку, — я позвал вас не ради дифирамбов, но с более серьезной целью. Вы уже больше месяца на Гиперборее, так?
Читать дальше