Елена Трегубова - Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

На Мариен-платц было все в цветах. Горячего копчения Новая Ратуша, которая, хоть убей, казалась Старой, испещрена была навесными горшками с непонятно с какого перепугу и в каких инкубаторах расцветшей алой геранью. По всей площади там и сям валялись огромные двухметровые бетонные гайки, клумбы-многогранники, вызывавшие легкое опасение, что сейчас их начнут закручивать адекватно гигантскими же инструментами — вместе с выпрыгивающими из них нарциссами, бархотками, и — в особом изобилии — Анютиными глазками. А в центре нескольких гаек, расставленных по линии ратуши, был уж и вовсе скандал: ярко-зеленые, постриженные под пуделя молоденькие деревьица, на шершавой коричневой анорексичной ножке.

— Лаврушка! — авторитетно уведомил Чернецов, зажевав целиком ламинированный лист и с мультяшной жадностью проглотив его.

И все-таки — странное дело — несмотря на раннюю жару, как будто бы был снег в подкорке у этого города. Казалось, копни клумбы поглубже — и наткнешься на обмороженные отложения.

— А какая это Мария? Какая-нибудь баварская кронпринцесса? — любопытствовал Дьюрька, обходя золотую статую посреди площади со всех сторон, наклоняясь, присаживаясь на корточки, переворачивая фотоаппарат в кожухе боком, фотографируя под всевозможными углами, и ища табличку с датами жизни Богородицы.

У входа в долговязую Фрауэнкирхе (от рождения слегка хромую на левую ногу, уходящую в небо, а теперь, видимо, решившую хоть на время восстановить баланс — спрятав правую в гипс деревянных лесов) Елена, никому ничего не демонстрируя, но и ни от кого не прячась, осенила себя крестом — с радостной улыбкой, и ощущением, как будто бы вдруг посреди душного жаркого дня принимает душ.

Дьюрька, заметив, попунцовел и захихикал. А Анна Павловна быстро и нервно отвернулась, сделав вид, что ничего не видела.

Внутри, от входных дверей, Фрауэнкирхе выглядела как будто вся завешенная сушащимися рыболовными сетями: на две трети спущенными от потолка шнурами золотых люстр.

Елена, прищурившись, вновь и вновь ловила этот эффект, а потом побежала к алтарю.

Фигура Спасителя на распятии, в немецком исполнении, потрясала национальным умением наносить еврейским телам неимоверные увечия: распятый труп был весь забрызган кровью и испещрен пугающе правдоподобными, с детальным знанием патологоанатомии, крестными ранами, не совместимыми с жизнью.

— Какой ужас… — не выдержав зрелища, подошла к Елене шокированная Лаугард. — Мало того, что Его там мучали, — так еще и здесь … повесили… — и прикрыла растопыренными пальцами с узловатыми фалангами глаза.

Пышная, дорого разодетая, Мария со здоровяком-Младенцем на руках, как ее изображала приалтарная скульптура, скорей была (как уже и заподозрил Дьюрька) и правда похожа на сытую баварскую кронпринцессу с двойным подбородком, чем на бедную голодную экзальтированную еврейскую девочку, родившую в хлеву.

Воздвиженский, как-то траверзом, стараясь не разворачиваться и глядеть строго на алтарь, как будто он вообще никуда не идет, а так его просто случайно течением вынесло, подбрел к Елене.

— Не понял! — пробубнил он, не смотря на Елену — и выговаривая слова с таким вызовом, как будто его обсчитали в булочной. — Ее что, тоже… убили? — спросил он, кивнув головой в сторону другой скульптуры Марии — пронзенной кинжалом, — которая была выставлена за левой колоннадой.

— Ну, это просто чересчур буквально понятое предсказание одного ветхого старика, о том, что «оружие пройдет ей душу» — в смысле, что ее сердце будет сокрушенным.

— А-а… Ну ладно тогда. Ладушки… — с облегчением произнес Воздвиженский, и отплыл опять куда-то против часовой стрелки.

— Ужас. Ужас… — все никак не могла оторваться опять взглядом от поразившего ее распятия Лаугард. — Слушай, не понятно, почему рана под грудью — с справой стороны, а не слева, не у сердца?

— Честно говоря, Оленька, я подозреваю, что это проблема зеркального отражения: если ведь ты смотришь со своей стороны — рана слева. А с Его стороны никто и не заглядывает, — на ходу начала фантазировать Елена, пытаясь объяснить действительно непонятную подробность. — Знаешь, это, по-моему, проблема фото-негатива и проявленного позитива — возможно, чтобы воссоздать образ использовали ведь изображение туринской плащаницы — а там, как случайно выяснил один смешной фотограф-приколист, — как раз обратный негатив.

— Ну вот я и думаю! С чего бы они стали справа под ребра копьем тыкать… — стряхнув оцепенение ужаса, луженым логичным голосом пригвоздила этот факт к воздуху Лаугард.