Ханиф Курейши: Четыре синих стула

Да, одно дело любовь, а совсем другое — четыре стула, которые надо как-то доставить домой.

Она кладет свою коробку на землю, возвращается. Встает рядом. Он, снедаемый бешенством, глядит куда-то в сторону. Она говорит, что выход только один.

— Отлично, давай попробуем. — Его напускному терпению нет предела.

— Да ладно тебе. Успокойся.

— Я и пытаюсь.

— Присядь на корточки.

— Что?

— Сядь на корточки.

— Прямо здесь?

— А где же еще?

Он приседает, а Дина, ухватив коробку с одного конца, как бревно, заваливает ее сверху на макушку и растопыренные руки Джона. Ощущая груз черепом и шеей, он пытается удержать его в равновесии и одновременно распрямить колени, точно олимпиец-тяжеловес. Только он явно не олимпиец и вот-вот клюнет носом в землю. Зеваки вокруг уже не смеются, они встревожились и громко, наперебой дают советы, а кое-кто заспешил прочь. Джон делает несколько неверных шагов, цепляя ногу за ногу, как подвыпивший атлант, а Дина пританцовывает рядом и твердит: «Тихонько, не торопись…» Но он того и гляди уронит коробку на проезжую часть, прямо под колеса.

Какой-то прохожий помогает ему поставить коробку на землю.

— Спасибо, — говорит Дина.

И смотрит на Джона.

— Спасибо, — цедит он сквозь зубы.

Он никак не может отдышаться. По всему лицу — испарина, на верхней губе — капельки пота. Голова чешется, волосы — хоть отжимай. Ему определенно плохо. И вообще, он может умереть — внезапно, как когда-то отец.

Не глядя на Дину, он снова подхватывает коробку, словно бревно, и шаркая одолевает несколько ярдов. Останавливается, переводит дух и опять берется за дело. Ярд за ярдом. Дина идет рядом.

Ну вот и метро. Теперь все будет хорошо. Ехать недалеко, одну остановку. Проехали. И обнаружили, что по этой платформе коробки, как бревна, не протащить. Тогда они вдвоем выносят наверх одну коробку и возвращаются за оставленной. Дина притихла. Видно, устала — и от усилий, и от идиотизма ситуации.

У выхода из метро она договаривается с торговцем газетами, что они оставят у него одну коробку и вернутся за ней чуть позже. Газетчик не против.

Дина встает спиной к Джону. Он опускает коробку торцом в ее оттопыренные, точно кроличьи уши, ладони и берется за свой край. До самого дома он не сводит глаз с длинной шеи над воротничком открытой зеленой блузки, с голого плеча и тонкого ремешка сумочки…

Если придется опустить коробку по дороге — у них нет будущего. Так он загадал. Они останавливаются трижды, чтобы снова начать в ногу, но коробку удерживают, не опускают.

Вот наконец и дом. Они с облегчением ставят коробку на торец в коридоре, прислоняют к стенке. И отправляются за второй. На этот раз уже опробованный способ переноски работает безотказно.

Потом он растирает и целует ее ноющие руки. Она отворачивается.

Так и не заговорив друг с другом, они распаковывают и собирают стулья. Отбрасывают разорванные коробки в угол. Расставляют стулья у стола. Разглядывают их. Садятся. Принимают самые разные позы. Кладут ноги на спинки. Стелют другую скатерть.

— Замечательно, — произносит он.

Она садится и, уперев локти в стол, смотрит на новую скатерть. Плачет. Он гладит прядь ее волос.

И уходит в магазин за лимонадом. Вернувшись, застает ее в кухне: она сбросила туфли и растянулась на полу.

— Устала очень, — говорит она.

Он наливает ей воды, ставит на пол. И ложится рядом, подложив ладони под голову. Через какое-то время она придвигается ближе, гладит его руку.

— Тебе лучше? — спрашивает он.

Она улыбается.

— Да.

Скоро они откроют вино и начнут готовить ужин. Потом придет Генри, и они будут есть и разговаривать.

А потом лягут спать. А утром, когда они вынут из холодильника масло и джем, стулья уже будут стоять — четыре синих стула вокруг стола их любви.

Перевод с английского Ольги Варшавер.