Кнут Фалдбаккен - E-18. Летние каникулы

— Нашел? А я и не искал ничего, — сказал дядя Кристен, сделав ударение на слове «искал». Крыша там не в порядке, хотел посмотреть…

Нет, не могу больше. Сил нет слушать их ложь. Я кое-как поблагодарил за еду и выбежал из кухни. Нужно подумать наедине. Участвовать в распрях не желаю, я выше их. Кроме того, философствования мои до добра не доведут никого, ведь видел я все в преувеличенном свете и судил соответственно опрометчиво и категорично, не знал искусства компромиссов, мыслил категориями — или/или, черное/белое, да еще уверен был, что действую независимо и самостоятельно.

Но от правды не уйти, я был частью происходящего, хотел я этого или нет. Я видел их обоих вчера после обеда. Я был свидетелем и сторонним случайным наблюдателем, не отрицаю — любопытство, результат чувственного возбуждения, одолело меня. Ничего не поделаешь! Теперь осталось проверить, нет ли других вещественных доказательств, следов, дополняющих имевшиеся уже улики.

По двору пробежала тень. Трава клонилась к пригорку, поворачиваясь к ветру своей обратной светлой стороной… Быть дождю? Я пробирался сквозь заросли крапивы, обильно растущей между курятником и старым колодцем. Сухие стебли трещали под кроссовками, а новые, сочные и зеленые листья били по ногам, кололи и жгли сквозь носки. Но по-настоящему не было больно; Йо даже ел крапиву. Я думал и думал, бесстрашно прокладывая себе дорогу в крапивной чаще и пробовал, как человек природы интуитивно найти следы вчерашнего пребывания здесь дяди Кристена.

От навозной кучи сильно попахивало. Здесь он стоял. Нет, здесь! Вот оно место преступления! Его позора, молодеческого греха, так явно компрометирующего взрослого мужчину. Ноги проваливались в мягкое, неприятное месиво. Вонь несусветная. Представил, как пар подымается, когда мочишься в теплый навоз. Фу, гадость какая! Наконец, отчетливый след. Почти рядом — кусочек скрученной белой бумаги, чуть поодаль — другой, третий и четвертый, они лежали прямо в навозной куче. Я выловил две бумажки, расправил их и увидел, что это были части письма, написанного энергичным мужским почерком, не похожим на почерк дяди Кристена. Слова можно было разобрать: «Госп. Кр…. — написано было на одном клочке бумаги. — Мне больно пис»… На следующей строчке: «Нелегко оставить такие не»… И на следующей — «равенство таким способом». На другом — только: «терп такое… и для вашего блага». Остальное затерялось в экскрементах и моче.

Я не знал, что делать и как действовать. Понятно, это письмо не было прощальным, написанным Марией, потому что тогда ему не было нужды появляться в «комнате» Марии, где до него уже побывала тетя Линна. Я никак не мог сообразить, что же это такое? Официальное послание, почти угрожающее по тону, написанное синими чернилами и явно в спешке? Не исключено, что это все же важное письмо, иначе дядя Кристен не занимался бы им и не выбросил таким способом.

От зловония навозной жижи кружилась голова. Тошнило. Кто-то позвал меня. Он! Дядя Кристен! Я свернул клочки письма и бросил их как можно дальше в заросли сорняков. Потом присел на корточки, чтобы не увидели. Еще раз выкрикнули мое имя. Потом дверь захлопнулась, и стало тихо. Я подождал, а затем начал свое отступление: крался, пригнувшись в траве, миновал роковой поворот, где меня могли видеть, если стояли у кухонного окна; прополз под настилом амбара, вдоль амбарной стены, потом смело метнулся наискосок по двору и благополучно оказался прямо у входной двери… глубоко вздохнул и вошел в кухню.

Он стоял у кухонной стойки и смотрел в окно. (Как долго он стоял там? Меня знобило.) Он выглядел озабоченным, я сразу это заметил. Может, думал о своих делах и не видел меня? Мы были одни в кухне.

— Звал меня? — спросил я отдышавшись.

— Да… — сказал он как-то неопределенно.

Потом вдруг взглянул на пол:

— Петер, что у тебя с ногами?

Я посмотрел вниз, хотя заранее уже знал, в чем дело. Глупая непоправимая ошибка: мокрые следы на кухонном полу; я забыл главное, забыл об испачканных кроссовках.

— Где ты был?

— За амбаром.

Я чуть не заплакал от стыда, что выдал себя так глупо.

— Я… я хотел накопать червей, — солгал я в отчаянии. — Для рыбалки.

— Что ж, молодец.

Значит, он не заметил эти пакостные отпечатки. Сосредоточенно смотрел куда-то вдаль, а я и моя обувь, кажется, мало его интересовали.

— Послушай, Петер, — сказал он помолчав. — Сделай мне одолжение, сходи в магазин. Если хочешь, возьми велосипед.