Кнут Фалдбаккен - E-18. Летние каникулы

Последние слова я произнес твердо. Желал проявить самостоятельность, хотел показать свою волю и еще… стремился, наконец, обрести лето, почувствовать его прелесть, как прежде, и отдыхать, как прежде, по-настоящему.

— Если поможешь мне, получишь два журнальчика, — сказал он.

Я понял, у него опять что-то на уме.

— Идет.

Тут я как бы снова взял над ним верх.

— Я… понимаешь, думал, может… Научи меня танцевать вальс?

— Танцевать вальс?

— Да, знаешь, так, от нечего делать. Он торопился увильнуть от расспросов. — У меня есть граммофон и пластинки…

— Научу, что ж… Могу.

— Спасибо.

Видно было, как ему сразу стало легче. Он толкнул меня в спину.

— А знаешь, как ее зовут?

— Кого?

— Ну эту потаскуху, которая живет на даче Весселя.

Я сделал вид, что не знаю.

— Катрине Станг. С… Ух, какая! Но тебе, уж точно, по нраву такие, с длинными волосами!

Он еще раз толкнул меня и побежал по тропинке, а я последовал за ним торжествуя: победил я, я!

— Делай так, — начал я свой первый урок. — Сначала правую ногу вперед, потом левую дугой налево, потом приставь к ней правую. Стоять. Теперь левую ногу вперед и правую дугой направо и левую вплотную к ней. Стоять. Раз, два-три, раз, два-три. Плавно двигаться зигзагами, все время вперед.

— Хорошо, подожди, дай мне попробовать, — попросил Йо.

Мне не терпелось показать ему свое мастерство в танцевальном искусстве, а ему не терпелось проверить себя и преодолеть начальные трудности.

Мы танцевали в амбаре. Проигрыватель стоял в углу. Пластинка с вальсом, как положено, лежала на диске. Но главное научиться считать и правильно шагать: раз, два-три, раз, два-три. Я не церемонился с ним, отдавал громкие приказания, наслаждался своей властью. Он подражал мне, но делал слишком порывистые, слишком энергичные шаги, не понимая, что танец предполагает наличие двух партнеров, что это некая игра, требующая определенных правил, — взаимодействия музыки и танцующих, заученных натренированных движений, соблюдения такта и ритма. И еще кое-чего, что я сам однажды познал. Случилось так, что в позапрошлом году на выпускном вечере, когда менялись парами, мне пришлось танцевать с незнакомой девочкой. Она неожиданно возникла предо мной, мы танцевали танго, и я чувствовал, как ее бедра касались моих. Она держала мою руку твердо и уверенно. И на мгновение показалось, будто мы слились с ней в одно целое и вместе с дивной музыкой понеслись в неведомые дали. У нее были красные щеки и влажные губы, и она была одного роста со мной. После танца, в толкучке за освежающими напитками я потерял ее из вида, сначала испугался, а потом даже обрадовался — не знал, о чем в таких случаях полагается говорить. Однако ночью, лежа в постели, не мог заснуть: думал, мучительно размышлял, чувствовал жжение и кружение в теле, точно такое, как во время танца, и слышал снова и снова, будто наяву, музыкальную мелодию танго. На следующий год я под благовидным предлогом отказался продолжить занятия в школе танца у фру Ванген. Не хотел повторения.

Мне было тогда тринадцать лет, столько, сколько сегодня моему нетерпеливому ученику. Не так давно. Однако все равно — почти вечность.

— Ты двигаешься, словно плугом пашешь! — закричал я ему. — Что скажут девчонки, когда ты так топчешься?

— Наплевать мне на них, — возразил он решительно.

Йо не любил критики, особенно с моей стороны. Но сейчас он явно понимал, что в проигрыше, что у него нет данных претендовать на высшее. С неудовольствием, но он должен был признать свои ограниченные возможности. В танце, как и во всем другом: либо ты умеешь, либо не умеешь. Он не умел.

Сквозь высокие потайные оконца и сквозь щелки меж бревнами в амбар просачивался слабый свет, не вытеснявший, однако, воцарившегося здесь полумрака, создающего атмосферу таинственности и, как казалось, даже защищающего нас. Вот только непонятно было — от кого или от чего? Мы перешли к следующей стадии обучения: снова поставили пластинку, теперь танцуем вместе. Заскрипели и захрипели первые аккорды «Голубого Дуная», мы приняли исходную позу. Но дальше дело не пошло: не могли найти нужного такта; я никогда раньше не танцевал «девочкой», был намного выше его; он же растерялся, не смел войти в роль ведущего, мешали большие резиновые сапоги. Смех, да и только! «Голубой Дунай» продолжал призывно хрипеть. Наконец, преодолевая смущение, я схватил правой рукой его левую, он уверенно обнял меня за талию, и мы двинулись, начали кружиться с ожесточением, почти враждебно, как боевые петухи, отсчитывая такт сквозь крепко стиснутые зубы.