Юрий Поляков - Любовь в эпоху перемен

— Сейчас у всех с нервами плохо. — Женя глянул на босса с глумливым соболезнованием. — Луна в Овне.

— Какая, к черту, Луна? В каком еще Овне? Я требую, чтобы «чайников» в редакции не было. Никогда. Где вы болтались час назад? Я не мог войти в редакцию.

— Уж и в сортир отойти нельзя…

— Я вас уволю!

— Не вы меня брали — не вам увольнять, — ухмыльнулся наглец вместо самокритичного «виноват — исправлюсь».

— Что-о?! — взревел Гена.

— Я работаю не в редакции, а в дирекции, — примирительно разъяснил охранник. — Если у вас есть ко мне вопросы, обращайтесь к Заходырке.

— Да я вышибу тебя вместе с твоей Заходыркой!

— А это попробуй!

— Вон! — Скорятин жахнул кулаками по столу. — Во-он!

Женя победно хмыкнул и вышел подбородком вперед.

Главный редактор выдавил из упаковки валидолину, бросил под язык, откинулся в кресле «босс» и закрыл глаза…

…Шабельскому незадолго до изгнания тоже хамила уборщица. Откуда они, эти простейшие, все знают наперед?! Чувствуют, что ли? Он вспомнил, как перестала с ним здороваться консьержка в Сивцевом Вражке. При советской власти домов с дежурными было немного, а пенсионеров, мечтающих за пятьдесят рэ в месяц посидеть в теплой «сторожке», хоть отбавляй. Поэтому из хмурой массы трудящихся дежурные бабушки выделялись особой приветливостью и всячески старались понравиться жильцам. И вдруг интеллигентная Эмма Осиповна, в прошлом экономист-плановик, о чем она упоминала в самом пустячном разговоре, стала демонстративно отворачиваться при виде Гены. Почуяла, наверное, что он хочет бросить Марину — любимицу всего подъезда, никогда не забывавшую купить к празднику дежурной старушке тортик.

Завибрировал мобильник и заскользил по глянцевой обложке с Карабасом Барабасом, похожим на президента.

Звонил опальный прозаик Редников из «Палимпсеста»:

— Слушай, тут такое дело… Может, зря беспокою? Забегала твоя Алиса из «Мехового рая», спрашивала, заходил ли ты ко мне в районе трех.

— А ты — что?

— Сказал на всякий случай, что не заходил. Правильно?

— Теперь без разницы.

— Но она, по-моему, не поверила. Бабы ведь чуткие.

— Ее проблемы.

— Вот как? Значит, все порвато-разломато?

— Вроде того.

— Ну и правильно: не твой формат. Мне из лавки кое-что видно. Даже обидно за белую расу!

— Спасибо за бдительность!

— За это купишь у меня три книжки.

— Договорились.

…Ласская тоже не поверила ни в какие сюрпризы, ни с ожерельем, ни с кооперативом. Муж не то что квартиру, — носки без одобрения не покупал, а приготовив заранее подарки, никогда не мог дотерпеть до заветной даты, гордо раскалываясь задолго до торжества. Но Марина сделала вид, что верит. Исидор, наверное, подучил. А может быть, мудрый тесть посоветовал. Индийскую роскошь она так ни разу и не надела, передарила кому-то. А когда кооператив вдруг накрылся (квартиры отдали многодетным семьям, устроившим митинг возле Моссовета), жена даже не расстроилась, забрала деньги и расточила.

Однажды вечером в квартире раздались короткие междугородные трели. Обычно трубку снимала Марина — мать звонила ей с дачи десять раз на дню. Но Ласская замешкалась в ванной, и Гена, отложив «Новый мир», ответил сонным голосом:

— Алло.

— Можешь говорить? — сквозь треск спросил Колобков.

— Могу.

— Третий раз звоню. Ты сам-то к телефону когда-нибудь подходишь?

— Вот подошел.

— Передаю.

— Это я, — сказала Зоя прерывающимся голосом.

— Как хорошо! — задохнулся он. — Ты… ты… позвонила… Как ты?

— Плохо. Я очень скучаю. Я умру. Приезжай!

— Конечно! Обязательно! Я тебя люблю! — вскричал он, понизив голос, ставший сразу подловато таинственным.

— Приезжай, пожалуйста! — снова попросила она, задетая этой неуместной в разлуке секретностью.

Во время разговора послышался щелчок, и звук стал чуть слабее: так всегда бывало, если кто-то снимал трубку на кухне. Но конспиратор не решился оборвать разговор, боясь окончательно обидеть Зою. Потом он долго присматривался к жене, соображая: слышала или нет? Но Марина ничем себя не выдала. Призналась она много лет спустя, во время пьяной перебранки: мол, думаешь, забыла, как твои бляди домой мне названивали! Вскоре тесть пригласил Гену на обед в Дом художника и долго с усмешкой объяснял зятю, что у мужчины баб может быть навалом, сколько осилишь, а жена — одна-единственная. Человечество совершило два великих открытия: моногамный брак и гарем. Увы и ах, наша цивилизация не оценила удивительного изобретения чувственного, но мудрого Востока и теперь расплачивается кризисом семьи.