Юрий Поляков - Любовь в эпоху перемен

— Я не выслеживал. Мне сказала Заходырка.

— Ну и хорошо, что сказала…

— И что Вика забыла у Исидора? Он тоже ее первый мужчина?

— Совсем дурак?

— Объясни!

— Ты и так все понял.

— Нет, объясни!

— Девочка хочет видеться с отцом.

— Что?!

— Высплюсь — поговорим.

Жена повесила трубку. Гена долго сидел, тупо слушая короткие гудки. В них угадывалось, как в колесном перестуке, бесконечно повторяющееся слово. Но какое?

…Исидор, в приталенном итальянском костюме а-ля «папаша Корлеоне», ходил по кабинету и убеждал, а спецкор, понурив голову, слушал.

— Генацвале, не дури!

Гена сообразил, что у Шабельского и Марины совершенно одинаковая шутливая манера переиначивать его имя на разные лады.

— Пойми ты, крокодил, у дочери должен быть отец. Должен! Ты вырос с отцом? Вот! А я без отца. Папа от инсульта умер, когда арестовали Фефера по делу космополитов. Папа был помощником у Фефера. А мама играла в театре у Михоэлса. И осталась без ролей. Ты понимаешь?

— Понимаю.

— Да, твоя Зоя — очень интересная… особа. Возможно, даже женщина твоей жизни…

— Откуда вы знаете?

— Знаю! Ты будешь потом раскаиваться, рваться сердцем назад, к семье. Она, кстати, это понимает…

— Кто?

— Мятлева.

— Откуда вы ее знаете?

— Я был в Тихославле.

— Зачем?

— Меня просила Марина. Зоя Дмитриевна все поняла и просила передать, что никаких претензий к тебе не имеет.

— Врешь! — Скорятин схватил шефа за галстук и потянул на себя.

Исидор, багровея, с трудом вызволил свой полосатый «Хермес», отдышался и положил перед подчиненным конверт с портретом Героя Советского Союза Заслонова.

«С такой-то фамилией просто невозможно не свершить подвиг…» — думал Гена, вынимая тетрадный листок в клеточку, исписанный ровным красивым подчерком, каким заполняют библиотечные формуляры.

Геннадий Павлович!

То, что мне рассказал Ваш друг, совершенно меняет дело. К сожалению, во все обстоятельства Вашей семейной жизни Вы посвятить меня не удосужились. Напрасно. Впрочем, майские грозы бурные, но скоротечные. К утру даже лужи высыхают. Желаю Вам счастья и обильного потомства. Дети оправдывают все, даже стыд. Ждем новых высокоталантливых статей, Ваша гражданская смелость всегда вызывала уважение. Привет от Ильи. Он возвращается на работу в музей.

— Вот как было, Ниночка! Я не виноват… — прошептал он и нажал кнопку селектора.

— Оля, у нас есть что-нибудь вроде йода и пластыря?

— Ой, сейчас найду!

…Когда родилась Вика, Гена ощутил в душе странную легкость и беспечность, словно отвечал лишь за сохранность уродливого Марининого живота, а не за появившегося на свет младенца. В мае, через год после незабвенной грозы, в воскресенье, Скорятин поехал на кладбище к отцу, но, вместо того чтобы припарковаться возле теток с бумажными цветами, даже не проведав могилу, рванул по Звенигородскому шоссе к кольцевой дороге, и дальше без остановок — в Тихославль. Трасса была почти свободна. Караваны импортной жратвы и подержанные иномарки с правыми рулями еще не забили склеротические дороги Отечества. Возле редких, как магазины «Березка», АЗС выстроились очереди из легковушек: автолюбители караулили бензин. Рядом спекулянты продавали горючее канистрами. Гена мчался на серебристом «Москвиче-2141», купленном за кооперативные деньги по лимиту Союза журналистов. Новинка советского автопрома еще не примелькалась на улицах и трассах: неосведомленные водители и пешеходы удивленно провожали взглядами незнакомую разновидность легковушки, для отечественной модели слишком обтекаемую, а для иномарки недостаточно изящную. «Жигули» оседлала Марина. Теперь, пока свекровь пела колыбельные писклявой Вике, жена сама возила Борьку на музыку и большой теннис в Лужники, сдавала на руки тренеру и любовалась, как лихо сын управляется огромной ракеткой. Кстати, Исидор жил рядом, на набережной, в доме с аптекой, его болезная супруга не вылезала из санатория. Пожилые еврейки любят лечиться…

«Мог бы тогда и догадаться!» — думал Скорятин, морщась от боли.

— Как же вы так? — сострадала Ольга, обрабатывая сбитые костяшки перекисью водорода.

— Случайно. А где письмо из Тихославля?

— У вас в папке. Я положила.

…Он бросил машину возле Гостиного двора и побежал вдоль стены Духосошествинского монастыря к Зоиному дому. Из распахнутых железных ворот рабочие, матерясь, с грохотом выкатывали огромную черную бочку. На булыжную мостовую сыпалась прошлогодняя квашеная капуста, оглашая окрестности тяжелым кислым духом. Козы, истошно блея, бежали следом, подбирали и жадно выхватывали друг у друга серые протухшие клочья. Мужики хохотали и передразнивали обезумевший мелкий рогатый скот: «М-м-е-е-е…»