Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь

«Состояли ли вы с месье Пуато в интимных отношениях?»

«Вам угодно знать, случается ли мне время от времени переспать с Аленом? Да».

«Где же происходят ваши встречи?»

«Здесь».

«Когда?»

«Когда ему захочется. Он просит меня задержаться после работы. Я жду, пока уйдут сотрудники, и поднимаюсь к нему».

«Вам это кажется естественным?»

«Во всяком случае, в этом нет ничего сверхъестественного».

«И вас ни разу не заставали врасплох?»

«Ни разу».

«А что было бы, если бы вошла его жена?»

«Думаю, она бы нам не помешала».

«Вы знали Адриену Бланше?»

«По голосу».

«Она часто звонила?»

«Два-три раза в неделю. Я соединяла ее с патроном. Разговоры были короткие».

«Когда она звонила последний раз?»

«В прошлом году. Незадолго до рождественских праздников».

«Вам было известно о связи Алена Пуато со свояченицей?»

«Да. Потому что мне приходилось звонить на улицу Лоншан».

«По его поручению?»

«Конечно. Чтобы продлить договор на квартиру или велеть заморозить бутылку шампанского. Она, видно, любила шампанское. Он не любит».

«И с декабря прошлого года вы туда не звонили?»

«Ни разу».

«А она не пыталась звонить ему?»

«Нет».

Рассказывая, Борис с аппетитом уплетал еду, тогда как Алена мутило от одного вида грязных тарелок.

— Две другие телефонистки подтвердили слова Мод относительно свояченицы. Потом наступила очередь Колетт.

Его секретарша. Единственная из всех, кто его немного ревновал.

— Когда он спросил, состояла ли она с тобой в связи, Колетт взвилась. Неприкосновенность личной жизни — и пошла, и пошла. Но в конце концов призналась.

Ничего не попишешь: тридцать пять лет женщине. Будь это в ее власти, она бы держала его в вате и нянчилась с ним целыми днями.

Допросили стенографисток, женский персонал бухгалтерии. Затем комиссар принялся за мужчин:

«Женаты? Дети есть? Сообщите, пожалуйста, ваш адрес. Вам случалось обедать с патроном и его женой?»

Я подал им знак говорить правду. Мужчин комиссар тоже спрашивал, были ли они знакомы с твоей свояченицей. Потом он выяснял, встречались ли они когда-нибудь с Мур-Мур без тебя. С такими, как, например, Диакр или Манок, возни было немного.

Еще бы! Диакр — белесая вошь, а Маноку шестьдесят восемь лет.

Последним вызвали Бура. Он только что пришел в редакцию и выглядел не лучше тебя.

— Часть ночи я провел с ним и с Бобом Демари, — отозвался Ален. — Дербанули что надо!

— Вот, пожалуй, и все. Кажется, комиссар не дурак и знает, чего добивается.

Перед тем как подали антрекот, Ален закурил сигарету. Он чувствовал себя разбитым, опустошенным. Небо было серое. Мерзость. Как у него на душе.

— Что у нас сегодня за день — пятница?

— Да.

— Значит, гроб уже установлен в их доме на Университетской улице. Сам не знаю, идти мне туда или нет.

— Тебе видней. Не забывай только, что ведь это твоя жена…

Борис не докончил.

Он прав. Ведь это его, Алена, жена — убийца той, что лежит теперь в гробу на Университетской улице.

Ален вернулся в редакцию: пришлось подвезти Бориса, иначе, вероятно, он поехал бы домой спать.

— Секретарша мэтра Рабю просила позвонить, как только вы вернетесь.

— Соедини меня.

Через несколько секунд Колетт протянула ему трубку.

— Месье Пуато, говорит секретарь мэтра Рабю.

— Я вас слушаю.

— Мэтр просит его извинить. Он забыл передать вам поручение от вашей жены. Она составила список необходимых ей вещей и просила, чтобы вы доставили их ей как можно скорее. Прислать вам его?

— Список длинный?

— Не очень.

— Диктуйте.

Ален придвинул блокнот и записал колонкой перечень вещей.

— Прежде всего серое платье из джерси — если оно не отдано в чистку, то висит в левом шкафу. Вы, видимо, знаете. Черная шерстяная юбка, новая, с тремя большими пуговицами. Четыре или пять белых блузок, самых простеньких. У них там раньше чем через неделю белье из прачечной не возвращается.

Алену казалось, что он видит Мур-Мур, слышит ее голос. Когда они останавливались в гостинице, бывало то же самое: списки белья, одежды, пунктуальность деталей.

— Две белые нейлоновые комбинации, которые без кружев. Дюжину пар чулок, неношеных, она их недавно купила, лежат в красном шелковом мешочке.

Сидеть в Птит-Рокетт по обвинению в убийстве, знать, что тебе грозит пожизненное заключение, и думать о новых чулках!

— Я не быстро диктую? Домашние туфли, черные лакированные. Сандалии для ванной. Купальный халат. Пару туфель на венском каблуке. Ее любимые духи, вы их знаете, один флакон, не очень большой.