Фредерик Бегбедер - Каникулы в коме

– Это американская пятнадцати минутка, так что пригласите меня на танец. У фотографини темные круги под ярконакрашенными глазами, но она окружена толпой стареющих мальчиков. Ондин смеривает Марка взглядом с головы до ног.

– Идет. «Summertime» – моя любимая песня, а вы… напоминаете плохую копию Уильяма Херта.

Она обнимает его и, глядя прямо в глаза, шепчет хриплым голосом слова песни: «Oooh your dad is rich and your ma is good looking / So hush little baby don't you cry… «

На таком расстоянии Марк проникает в мысли фотографини. Ей тридцать семь лет, детей нет, шесть месяцев сидит на диете, никак не может бросить курить (поэтому у нее такой хриплый голос), страдает аллергией на солнце, накладывает слишком много тонального крема и бесполезного маскирующего карандаша от кругов под глазами. Из-за бесплодия у нее затяжная депрессия, а потому она слезлива сверх меры.

– Итак, – нарушает молчание Марк, – я удостоился чести танцевать медленный танец с модным фотографом. Не хотите взять меня в топ-модели?

– Да нет, вы для меня щупловаты. Займитесь своим телом, а потом приходите ко мне. Впрочем, мода – вообще не ваш конек. У вас слишком здоровый, нормальный вид.

– Такой гетеросексуальный… такой банальный… Ну, вперед – оскорбляйте меня!

Мы уже говорили, что Марк всегда первым ржет как ненормальный над своими остротами, наводя ужас на окружающих? Нет. Ладно, но все так и есть. Смотри-ка, Жосс поменял пластинку.

– Эй, а Жосс-то поменял пластинку, – говорит Ондин. – Еще один медляк. Что это, Элтон Джон?

– Да, «Candle in the wind» – гимн Мерилин Монро и голливудским фотографам. Пригласите меня снова?

Ондин кивает:

– Похоже, у меня все равно нет выбора.

– Верно, если вы мне откажете, я напишу во всех журналах, что вы – лесбиянка.

Сорокалетние женщины возбуждают Марка. В них есть все – и опыт, и задор. Матери-сводницы и робкие девственницы в одном флаконе. Они просто потрясны – им дали шанс всему вас научить!

– Вы приятель Жосса Дюмулена?

– В свое время мы немало вместе выпили, это объединяет. Все кончилось в Токио пять лет назад.

– Я хотела бы сделать его портрет. Я сейчас готовлю выставку портретов знаменитостей со сгущенным молоком на щеках, подвешенных на большом шкиве. Можете с ним поговорить?

– Думаю, это великолепное предложение его несомненно заинтересует. Но зачем вам это?

– Выставку? Чтобы показать, как тесно связаны фотография, сексуальность и смерть. Разумеется, я упрощаю, но в целом идея именно такова. Марк записывает на очередном желтом листочке: «Для демонстрации аксиомы Трех Зачем иногда оказывается достаточно одного зачем, если у подопытного изможденное лицо, замкнутый характер и тюлевое платье». Американская пятнадцатиминутка подходит к концу. Фаб, зажатый, на манер сэндвича, между Ирэн де Казачок и Лулу Зибелин, танцует медленный танец. Клио проснулась, пригласила на танец Уильяма К.Тарсиса III – праздного богатенького наследника с голосом кастрата – и вновь заснула у него на плече. Ее нижняя губа подрагивает в желтых бликах софитов. Ари, приятель Марка (разработчик видеоигр для Sega), предупреждает его:

– Берегись Ондин, она у нас нимфоманка, террористка!

– Знаю, зачем, ты думаешь, я пригласил ее на танец?

– Нет-нет, я вам не позволю! – восклицает фотографиня. – Это я вас пригласила!

Ари был бы похож на Луиса Мариано, родись тот в Бронксе. Он танцует рядом с ними. Как только Жосс объявляет об окончании американской пятнадцатиминутки, он набрасывается на Ондин.

– А теперь моя очередь! Отказывать запрещается. Марк не настолько собственник и слишком ленив, чтобы протестовать. Лицо фотографини лишено всякого выражения, глаза ее пусты. Если она ломает комедию, то заслуживает «Оскара» за Лучшее Изображение Безразличия В Кино. It was nice to meet you , – бросает на прощанье Марк и исчезает не оборачиваясь.

Ари и Ондин наверняка уже забыли о нем. На вечеринках ничто не имеет права задерживать внимание дольше пяти минут: ни разговоры, ни люди. В противном случае вам угрожает нечто худшее, чем смерть: скука. На верхнем ярусе Клио совершенно расклеилась. Очевидно, в ее крови еще гуляет «эйфория». Представьте себе Клер Шазаль в платье из латекса в ремейке «Экзорсиста» и получите полное представление о разыгрывающейся сцене. Все столпились вокруг Клио. Она кричит – «I love you» и сжимает бокал для шампанского с такой силой, что хрусталь разлетается в пыль. Руки залиты кровью, из них торчат осколки. Она навсегда потеряна для хиромантов.