Константин Сазонов - Фома Верующий

На бревнах мы обычно пьем. Я, Куракин и молодежный пролетариат. Куракин для них авторитет, идейный вдохновитель и гауляйтер. Молодняк очень шумный — максималисты, — а я с недавних пор полюбил тишину. Я никогда не думал, что тишина может быть такой прекрасной. Не мертвая, ватная, а живая, ветреная тишина мира. Когда она разбавляется портвейном, то становится еще и печальной. Мое сегодняшнее меню — портвейн с тихой меланхолией и большевистский кукольный театр на закуску. Я не участвую в разговоре. Просто слушаю. То и дело звонит мобильник.

«Да-да… Кто? А, понятно. Нет, на марш в Москву мы не поедем. Да я вообще похмеляюсь сижу, вы чего?.. Что? И вам не хворать».

Куракин нажимает кнопку окончания вызова: «Из шестого отдела интересовались, не еду ли я на марш в Москву. Сказал, что сижу вот. сами слышали же. Сказали, вот и хорошо, похмеляйтесь, похмеляйтесь на здоровье, а в столицу не ездите».

Щербато ржет лысый пацан из пролетариев, заливая в разверзнутый рот щедрую порцию портвейна:

— А ты слышал, наших загребли и посадили? Они администрацию презика захватили, вот молодцы. Мужики! Не то что мы, все чурок гоняем. Вот собираемся ларьки им подпалить слегка на районе, надоели уже.

— Давайте-давайте, а ты чего лыбишься, Женя? — Куракин поворачивается к белобрысому в майке с серпом и молотом, который глупо смеется, на вдохе вздрагивая спиной, древней телегой выдавая скрипучее «ы… ы… ы». — Ты же мусорской барабан, все в курсе. Когда начнем массово вешать всех предателей народа, так уж и быть, предоставим тебе право лично выбрать столб, на котором тебя вздернут.

Куракин встает и идет к забору отлить. Он плотного телосложения, высокий и малоподвижный. На спине у него темный круг от пота, который по краям уже начал белеть солью. Куракина шатает, вонючее пойло делает свое дело.

Он тяжело плюхается рядом со мной на шпалу и обнимает за плечо: «Давай мы тебя в партию примем. Нам нужны такие люди, как ты».

Я отодвигаюсь и говорю, что, наверное, партия проживет и без меня, тем более я про нее ничего не знаю. Я решаю называть Куракина по старой армейской привычке — пусть будет просто Кура.

Кура оживился. «Так мы тебе газет дадим, книжек, просвещайся. Этот мощный старик наш главный, наше все и наш идеолог. Он дал нам смысл этой жизни, понимаешь? Смысл дал. Не колбасу, не картошку, не пенсии на сто рублей повысил, а смысл. смысл».

На поляне начинается борьба на руках, кто-то вскарабкался на вершину шпальной пирамиды с флагом, лысый юный большевик в черной толстовке просто лежит на земле и спит. Сцена заканчивается. Пора расходиться. Я беру пакет с газетами и встаю, словно кусок теста, перетекая из квашни пустыря к ровной, как стол, остановке автобуса.

Проснувшись душным вечером, я пытаюсь вникнуть в строчки, призывы и лозунги. Получается не очень. Я все понимаю, но ничего не чувствую. Улавливаю главную мысль: все плохо и надо восстать. Кого-то посадили за решетку, закидали помидорами, товарищ маузер — бестолковая каша. Наверное, если бы последние два года я просидел в душном городе, где, кроме желания купить машину лучше соседской и получить зарплату на грош больше, повседневную жизнь заполняет мрак скуки, то восхищался бы свежестью мысли, а не нафталиновой вонью старой ширмы. Вспоминаю, что не далее как два дня назад встретил на городском мероприятии бывшего большого босса — Сайфутдинова. Газету он так и похоронил, но сам стал более живым, гладким, лощеным, говорил правильные речи, в убедительно-простой логике торговца яйцами, посчитавшего, что поймал бога за бороду. Он не делал вид, что не узнал меня, наоборот — протянул руку и поздоровался и даже спросил, как мои дела. Не то чтобы ему было очень интересно, скорее просто из вежливости. Сквозь очки в дорогой оправе он видел какую-то свою жизненную правду, квинтэссенцию бытия, которой мерил окружающих, и она позволяла ему опускаться с высот яичного императора до простых смертных. Я уверен, он перегрыз бы горло любому, кто посягнул бы хоть на одно яйцо из его хрупкого королевства. Но в газетах же я не видел никакой истины, кроме той, что позволяет не ловить бога за бороду, а стать вместо него, решать казнить или миловать только для собственной утехи. Или как тот белобрысый Женя, смеяться из-за того, что тебе предоставят выбрать место для личной виселицы. Просто потому что массовка и нескучно. Как, должно быть, хочется хоть минуты хаоса, хоть чайную ложку беззакония, но сполна. Не так, как вороватый красномордый мэр — уверовал в свою святость и непогрешимо разворовывает казну, а так, как кампучийский диктатор — раздать тяпки и сказать фас, оставаясь при этом слабым ничтожеством. А может, просто я теряю все человеческое, заболеваю паранойей и растрачиваю остатки разума.