Константин Сазонов - Фома Верующий

Я вешаю на себя станцию и вместе с Карташовым идем за командиром. У Карташова карта, у меня пристегнут магазин с трассерами. Вот махра уже перекрывает улицу и начинает досмотр. Полковник Симонов сверлит глазами машину с дагестанскими номерами:

— Вот эти мне не нравятся. Рожи какие-то подозрительные, глаза бегают, тормозите их.

Солдат машет рукой, но машина набирает ход и без остановки прорывается сквозь заслон, обдав нас выхлопами и пылью. Расстояние увеличивается. Симонов поворачивается ко мне:

— Бей по колесам, сажай на обода, разберемся, что за гуси.

Я снимаю автомат с предохранителя, тщательно целюсь и нажимаю спуск, но вместо выстрела раздается только щелчок ударника. Искрой пролетает мысль, «перекос, клин», в тот же момент дергаю затвор, еще щелчок. Машина исчезает за поворотом. Симонов смотрит на меня безумными от гнева глазами, Карташов бледнеет.

— Что за херня, сержант. Почему оружие неисправно?

— Этого не может быть, товарищ полковник.

— Не может, говоришь? Дай сюда автомат. Давай-давай, ничего, это приказ.

Симонов поднимает ствол вверх, жмет на спуск, треск очереди и трассера летят вверх.

— Ничего не понимаю, — говорит он. — Почему же патрон в патронник не подался два раза. Наверное, магазин снаряженный пролежал лет сто и патроны прикипели. В общем, все понятно. На губу бы тебя посадить.

— Я запомнил номер машины, товарищ полковник.

— Так чего мы тут рассусоливаем, передавай быстрее на другой заслон, далеко не ушли

Уже через десять минут передают, что машину остановили, пара человек пыталась бросить ее и скрыться, но не успели. Они отстреливались, но разведчики догнали и взяли. Повредили их немного, но оба живые и почти здоровые. А вот машина оказалась с интересной начинкой. На связь выходит «Пароход» — командир саперной роты. Симонов берет у меня тангенту:

— Как баллон? Целый, заправленный? И что? Все это хозяйство в багажнике, я так понимаю…

Он отдает мне тангенту, а я уже все понял. Машина с газовым топливным оборудованием, заправленная под завязку. Баллон обвязан взрывчаткой и, скорее всего, есть начинка с поражающими элементами. Этот сюрприз, скорее всего, хотели взорвать возле какого-нибудь блока или КПП, не исключено, что и возле нашей бригады. Я прикидываю расстояние, сто пятьдесят-двести метров. И вот уже я представляю, как моя очередь трассирующих впивается в багажник, и взрыв разносит машину в клочья, а заодно и нас. Остается только воронка, сломанные деревья, перебитые безвольные ветви, асфальтовое и бетонное крошево вперемешку с дымящимися людскими останками. Холодный пот покрывает в секунду всю спину. Мистика рядом. Симонов тоже все понимает и периодически исподлобья смотрит на меня.

Уже дома, на узле связи, мы с Карташовым сдаем автоматы и молчим. Ряба с Лыковым уходят в машину, лопать сух-паи и офицерский харч, который остался почти нетронутым, а мне не до этого. Карташов открывает ящик со снаряженными магазинами и спрашивает:

— Ты всегда свои магазины берешь или дежурный по роте боезапас готовит?

— Да как обычно, кто дежурит, тот разгрузки и снаряжает, я только проверяю с утра, чтобы ничего не забыли.

— Все ясно, — Карташов лезет на дно ящика и достает магазин с патронами, внимательно его разглядывает и отдает мне. — Ну, как ты думаешь, сколько он уже в таком состоянии тут лежит, лет пять — не меньше

Я смотрю на магазин и вижу на гильзах уже проступившие пятна коррозии.

— В общем, ясно, — говорит Карташов. — Я себе беру вот эти пять, буду сам патроны маслом обтирать и пружину в магазине. Советую сделать то же самое, а вообще дам команду в роте — надо на магазины бирки присобачить с фамилиями, тогда и не будет таких неприятностей. Хотя сегодня оно и лучше, что так все вышло. И мы снова замолкаем. Я ухожу на узел связи и сажусь в курилке. Начинается «обратка». Сначала задрожали руки, я затягиваюсь дымом еще глубже и смотрю в одну точку. Из штаба на узел зашел отец Сергий, и в таком состоянии сразу же увидел меня. Я его не сразу и заметил. Священник присел рядом, помолчал, потом спросил, случилось чего, может?

— Да, так…

Я попытался отшутиться, и тут мне неожиданно стало смешно. Я бы мог рассказать, что дико устал от сероводородной вони бочки с водой, я устал от взрывов и очередей, к которым уже привык, будь они неладны, устал от этих чужих руин, где только смерть, горькая пыль и страх. И я здесь хотя и живой, но почти не чувствую запаха сигарет, вкуса еды, я почти забыл, какого цвета небо, потому что не помню, когда в последний раз думал об этом. И я не говорю ни слова, только смеюсь все громче.