Константин Сазонов - Фома Верующий

Чудесным было и то, что нас иногда отпускали в увольнения. Местных, естественно, чаще, что не могло не возмущать остальных.

— Что за ропот? — с неизменной улыбкой Пьеро восклицал капитан. — Увольнений хотите, но у меня есть что вам сказать. Вот представим, только представим, я отпустил вас в увольнение. Выходит солдат на улицу и тут видит… жеен-щину, — всегда с придыханием и полушепотом говорил

Юрченко. — Что ты смеешься, Еремин? Ты знаешь, что такое… жеенщина? Это не просто волосатое межножье, она пахнет духами и туманами, вот что такое. женщина. И вот вы ее увидели, и что дальше? Молчите? А я вам скажу что. Вы ж в нее залезете целиком, оставите снаружи только губы, чтобы курить, и где я вас, спрашивается, искать должен? Правильно. Именно поэтому увольнений на этой неделе не будет, и не пишите мне рапорты, не приму. Вот Седых у нас — почетный отец семейства, у него жена и семеро по лавкам. Детям без папки долго нельзя, когда у тебя вто-рой-то народится уже? Через полгода? Ну вот еще и послужишь, а пока в субботу отпущу тебя к беременной супруге и дочке.

Два раза в неделю стрельбы. Скоро нас обещают на месяц отправить в полевой выход. Жить на воле, в палатках. Отвыкать от теплых казарм. А пока полторы сотни курсантов с автоматами и пулеметами постоянно ходят мимо местного пединститута, сворчивают и бредут к мосту через Оку. В институте девчата, сейчас лето, сессия: хохот, летящие походки и легкие платья. Здоровяк Еремин гогочет:

— Мне сейчас хоть кобылу раком поставь, пакет на голову и вперед, а то от спермотоксикоза, хоть из части не выходи. Сил нет на это центральное хранилище смотреть. Либо ты вон ту не стал бы, а Платон? — на ходу тычет меня локтем в бок Ерема.

Сам он курянин: малороссийски гакает, а сомнение, удивление или вопрос у него всегда начинаются со слова «либо». Внешность — медведь и есть медведь. Добродушный, юморной кандидат в мастера спорта по боксу в супертяжелом весе. В первую же неделю в учебке его отправили в наряд по столовой, где он с неизменной улыбкой едва уловимыми движениями отправил в глухой нокаут пару горячих кавказских парней, которым понравился его ремень. На вечерней поверке старшина вывел Ерему из строя, все почуяли недоброе и ждали объявления ареста с дальнейшей отправкой на городскую гауптвахту. Вместо этого громила прапорщик Аксюта вызвал у всех неуемную жажду к жизни и к службе:

— Курсант Еремин!

— Я!

— Объявляю благодарность за дачу пизды роте матобеспечения.

— Есть благодарность за дачу пизды! Служу России!

— Встать в строй.

— Есть!

До стрельбища пять километров — легкая прогулка. Рядом расположился завод строительных материалов. Чуть поодаль деревня Лужки. Наш «замок», сержант Аксенов, уже разменял год. По пути он нахваливает местную самогонку:

— В полевых ништяк, это вам, духам, занятия, а нам отдых в усадьбе. Кресло-качалку надо раздобыть, кто подоровется сделать, тому не служба — сахар с медом будет.

Но желающих не находится. Аксенов расстраивается: «Так я и думал, никакого уважения к старослужащим, что за молодежь пошла, — изображает он старушку.

На стрельбище все аккуратно: есть кирпичное здание с классами, КПП на въезде, аккуратно огороженное кирпичной разметкой место для палаточного городка и полевых кухонь. Стрельбы всегда проходят по неписаным жульническим правилам. Огневую подготовку контролирует всегда кто-то из штаба части. Сегодня это полковник Калабаев, заместитель командира учебного полка, человек — иерихонская труба. Один раз он обнаружил в учебной командно-щтабной машине спящего солдата, от возмущения таким отсутствием контроля он просто стоял и орал в небо, наводя ужас и оцепенение на окрестности. Офицеры прятались кто куда, главное — с глаз долой. Сегодня он будет наблюдать в бинокль с вышки. В каждом взводе есть два или три человека-отличника. Стрельба мне давалась хорошо. В первый раз я выпалил одиночными с непривычки все десять патронов «в молоко», но со второго раза установил результат — только «отлично». Возле пункта боепитания у старшины мы получаем патроны. Семь обычных, три трассера. Трассирующие заряжаем через один.

— Если видите, что сосед не справляется, можете помочь, главное — не «дать светляка», а то Калабаев на губу отправит за такие фокусы, — напутствует взводный.

Но основное представление заключается не в этом. Первой идет наша троица: я, Корягин и Гриша Шаронов — бледный юноша в круглых очках. Когда в караул он надевает шинель — вылитый юнкер начала двадцатого века. Капитан Юрченко зовет его «чувак в пенсне». Мы бежим на огневой рубеж, готовимся к стрельбе. Поднимается поясная — задержать дыхание, палец как из ваты, прицельная планка на четыреста, целюсь под срез мишени и нажимаю спуск, в уме «двадцать два». Кучная двоечка, мишень падает. Следом поднимается пулеметный расчет, еще двоечка — есть. Корягин мажет, у меня в патроннике как раз должен быть трассер. Щелкаю затвором, убираю патрон в карман и «добиваю» пулеметный расчет соседа еще одной двойкой.