Василий Росляков - Мы вышли рано, до зари

Павел Степанович поднялся с кресла, посмотрел сверху вниз на запнувшегося вдруг Федора Ивановича и, с трудом сдерживая себя, сказал:

— Я не за этим пришел, — сказал Ямщиков, и кровь прилила к его состарившемуся лицу. — Я пришел сказать, что вы, Пирогов, — подлец. И об этом знаю не только я один.

Сказавши это, Ямщиков повернулся и вышел.

Пока что-то стало приходить в голову в ответ на эти вызывающие слова, дверь за Ямщиковым успела закрыться. И Федор Иванович сначала без всякого выражения смотрел в пустоту, на закрывшуюся створку двери, на медную ручку, на рыжее дерматиновое покрытие, потом стал смотреть на эти предметы более осмысленно, с лютой ненавистью.

Каждый вторник собиралось партийное бюро. На этом настояла секретарь бюро Антонина Викторовна. Лобачев возражал против такой регулярности.

Заседать во что бы то ни стало! Вторник, вторник, вторник! Быть рабом календаря. Календарь для нас или мы для календаря? А если нет предмета для заседаний? Значит, надо выдумывать этот предмет? Кому это нужно?

— Что же ты предлагаешь? Самотек? — не сдавалась Антонина Викторовна.

— Предлагаю взять два-три крупных дела и довести их до конца, чтобы остались от нас дела, а не галочки. Давайте работать по-новому, Антонида.

— Отстань ты со своей Антонидой, во-первых, а во-вторых, что ты имеешь в виду?

— Курс теории и практики. Надо создать группу из умных людей и выработать научные основы этого курса. Надо кончать с кустарщиной, студентам это надоело. Второе — заняться серьезно кадрами, привлечь талантливых и избавиться от случайных. И третье — все это делать не за потайными дверями, а на глазах у всех — коммунистов, комсомольцев и вообще студентов. Разморозить отношения между студентами и преподавателями. Поменьше замкнутости, отгороженности, побольше гласности во всей работе.

— Я за это, но и за календарь, за дисциплину. Вторник — наш партийный день. Я настаиваю, если вы избрали меня секретарем.

С женщиной спорить трудно, тем более с этой Антонидой — худенькой, голосистой и к тому же, что там ни говори, женщиной юной еще и обаятельной.

Были, конечно, сторонники и у Лобачева, но верх все же взяла Антонина Викторовна.

Первые три вторника ушли на возню с комсомолом, вернее с Вилем Гвоздевым и его друзьями. Сначала разговор вели общий, как жить, что делать, с чего начать и так далее. На втором вторнике предполагалось обсудить план работы комсомольского бюро. Но комсомольцы пришли без плана. Они восстали против плана, против бумажных дел и заседательской суеты. Восставшие получили дружную отповедь со стороны старших товарищей и к следующему, третьему вторнику обещали план представить. Однако и в следующий раз план не был представлен. Вместо него Гвоздев познакомил членов партийного бюро с идеей создания клуба полемистов. «Спорклуб» — назвал его Виль Гвоздев. У каждого молодого человека накопилась за последнее время уйма вопросов, сомнений и недоумений. Исходя из этого, Гвоздев и его друзья поставили в качестве главной своей задачи работу по наведению порядка в мозгах и в душах своих сверстников и товарищей.

— О чем же вы собираетесь спорить? — спросила Антонина Викторовна.

— Обо всем, — ответил Виль.

— Точнее сказать трудно, — сказала Антонина Викторовна. — Это похвально.

Когда отпустили комсомольцев, бюро приняло решение: клуб так клуб. Поглядим — увидим… Лобачеву и Грек-Яксаеву было поручено не сводить глаз с этого «Спорклуба», быть на всех его заседаниях.

Четвертый вторник ушел на создание комиссий. Каждой проблеме — одну комиссию. Проблеме преподавания и проблеме кадров. И наконец, пятый вторник целиком был посвящен декану Федору Ивановичу Пирогову. Федор Иванович не был избран в новый состав партийного бюро. Он был забаллотирован. Сначала это показалось непривычным для всех, как бы даже нарушением чего-то заветного и обязательного. Потом с этим свыклись, но сам собой образовался некий разрыв между партийным бюро и административной властью, деканом. Может быть, отчасти это обстоятельство и позволило членам бюро во главе с Антониной Викторовной так единодушно посвятить пятый свой вторник целиком Федору Ивановичу Пирогову.

Когда ему сказали об этом, он подумал: «Ямщиков». «Нет, этого жалеть нельзя», — подумал Федор Иванович. Потом в упор посмотрел на Антонину Викторовну, надеясь прочитать в ее глазах что-то нужное для себя, посмотрел и не прочитал, однако согласился.