Альберт Мифтахутдинов - Совершенно секретное дело о ките

Первые две недели они сидели в вездеходе, согревая салон паяльной лампой. Когда еда кончилась, перешли на моржовое мясо, благо его было много. Потом не выдержали и предприняли попытку оставить вездеход и идти к трассе, оттуда им слышался гул. На самом деле это были галлюцинации, и они не шли к трассе, а удалялись от нее. Вездеход был совсем занесен снегом. Вернуться к нему они уже не могли, потеряли след. И тогда совсем случайно наткнулись на заброшенную избушку. Там было немного дров и угля, но ни грамма пищи. А моржовое мясо осталось в вездеходе.

Вот здесь в избушке их и нашел отряд геологов-лыжников. Это было уже в начале декабря.

Когда Николай прочитал сообщение в газете, ему захотелось убить себя. Корреспондент писал, что пассажиркой вездехода была молодой московский ученый-этнограф Ирина Ивановна.

Утром Николай был уже в аэропорту, но ему пришлось помаяться еще три дня, прежде чем открылся райцентр и туда состоялся рейс.

Ирина лежала в отдельной палате — постарались журналисты.

— Ой! — откинулась она на подушки, когда он вошел. И протянула к нему руки. Совсем как тогда, в тундре, когда бежала к нему, встречая из маршрута.

Он опустился на пол рядом с кроватью, она гладила его по голове и плакала.

— Вот видишь, какая я стала… совсем страшная… Ты уж не смотри…

Лицо у нее было розовым, только кое-где сохранились остатки старой кожи и незажившие ранки у ушей и на подбородке. Свет в палате был приглушенный от ночника, и ему показалось, что волосы у нее темные. Он присел рядом на постель, взял в руки ее волосы, перебирая их на свету — они были темнее, чем тогда в тундре… Что-то сдавило его горло, и он спрятал лицо в ее волосах, вдыхал их запах, но все здесь пахло больницей…

— Седины много… — бормотала она… — хорошо, что я белая, не так заметно… придется краситься…

Она глубоко вздохнула.

— Коля-Коленька… глупо мы поступили, бросив вездеход… Не надо было уходить от вездехода…

Она опять всхлипнула.

— …и в босоножках мне теперь ходить нельзя… большого пальца на правой нет, и двух на левой… а у меня дома такие красивые босоножки… с серебряной нитью, из Индии… все тебе хотела в них показаться.

— Не надо, Ирин… — успокаивал он ее, — не надо… — он целовал ее лицо, и ей было не больно.

— Вот, — спохватился он и поднял с пола сверток, — тут ребята собрали разных дефицитов…

— Ой, что ты! Не надо! Вон посмотри! Мне ведь нельзя много… я сейчас на бульонах да на кашицах…

Подоконники и тумбочка были завалены свертками, пакетами, банками.

— Может быть, достать чего-нибудь такого… я не знаю…

— Ничего не надо… мне достанут, если понадобится… спасибо, меня не забывают… хорошие тут люди.

Какое-то мгновение они пристально посмотрели в глаза друг другу. Он смутился, она улыбнулась, притянула к себе, поцеловала.

— А я ведь прощаюсь с тобой, Коленька… навсегда…

Он встал, начал нервно ходить по палате. Громко ей выговаривал:

— Ну зачем тебе надо было ехать на этом вездеходе? Зачем тебе надо было в этот райцентр? На праздники захотелось? Одичала там, в Теюкуле? К веселью потянуло, к танцам, к музыке?

— Тише, Коля… Иди сюда, ко мне… вот так…

Она вздохнула.

— Теюкуль поселочек-то малюсенький… Врачей и больницы там нет… вот я и поехала сюда, время поджимало… не понимаешь? Ехала-то я сюда аборт делать, Коленька… да вот месяц проторчала в тундре, теперь поздно… теперь буду рожать…

Он оторопел.

— Как?

— Обычно… как все бабы… лишь бы мальчик здоровым родился, об одном бога молю.

Он молча, растерянно смотрел на нее.

— Я тогда, осенью, когда ты не приехал и ничего не написал, на тебе крест поставила… а в сентябре с ним познакомилась… Он прилетел смотреть промежуточную площадку для рейсов во льды.

— Кто он?

Она сказала.

Он вздрогнул. Это был известный полярный летчик.

— Он же старше лет на двадцать…

— На двадцать два… — поправила она. — Ты ведь тоже старше… — она задумалась, — на шестнадцать.

— Да, — потупился он.

— Вот… — вздохнула она, — он сейчас в Австралии. Там какие-то переговоры об авиатрассе на Антарктиду. Это от него, — кивнула она.

Только сейчас он заметил рядом с настольной лампой стопку радиотелеграмм.

— Он такой смешной, — улыбалась она. — Говорит, никаких рейсовых. Ко мне его друзья летчики приходили. Выпишусь — они увезут меня на Мыс Шмидта. Оттуда на их самолетах северным путем прямо в Ленинград. Там уже к свадьбе все готово… Люблю я его, Коленька… И мальчика нашего люблю… лишь бы здоровым родился… дура я, дура… как я могла о больнице подумать… разве можно, ведь первенец.