Всеволод Кочетов - Молодость с нами

Оля просидела на скамье до семи часов; до половины девятого она прошагала по тротуару перед домом; в половине девятого поднялась на третий этаж и решительно нажала кнопку звонка в квартиру номер двенадцать.

— Виктор Журавлев здесь живет? — спросила она, когда ей отворила пожилая женщина в кофте из пестрой фланели.

— Здесь, милая, здесь.

— Можно его видеть?

— Так он же на заводе. Во вторую смену он. Ночью вернется. Всю неделю так будет, во вторую смену. Да вы заходите к нам, посидите, отдохнете.

— Нет, спасибо. Я в другой раз. Сейчас я спешу. До свидания! — Оля побежала вниз по лестнице.

— Может, что передать ему? Как сказать-то? — услышала она голос женщины, о которой подумала, что это мать Виктора.

— Ничего. Я еще раз приду.

Оля стремительно бежала вниз по лестнице, она уже выскочила было на улицу. Но на улице, прямо перед подъездом., на тротуаре стояли ее отец и Серафима Антоновна. Оля резко повернула назад и встала за дверью. Ни отец, ни Серафима Антоновна ее не заметили, так они были заняты разговором.

— Запомните, Павел Петрович, — говорила Серафима Антоновна непривычным для Оли голосом: резким, с визглинкой и дрожью. — Я этого вам никогда не прощу! Отныне я буду кусаться. Я умею кусаться. Я не позволю, чтобы меня шельмовали. Вы не захотели быть со мной. Я вам это предлагала. Вы пошли своей дорогой, неверной дорогой, ошибочной.

— Но что же в этом страшного, Серафима Антоновна? — говорил отец. — Ведь всех нас, когда мы ошибаемся, критикуют, и это нам на пользу.

— Я такой пользы не желаю, не нуждаюсь в ней! Нет, меня не так-то легко уничтожить, нет! — Серафима Антоновна волновалась все больше.

— Невозможно слушать, — сказал отец, тоже волнуясь. — Кто вас хочет уничтожить?

Они пошли дальше, и Оля не расслышала, что ответила Серафима Антоновна. Оля выглянула из-за двери. Она увидела, как Серафима Антоновна вошла в подъезд дома с черными кариатидами. Отец постоял с минуту, перешел через дорогу на бульвар и медленно зашагал среди гуляющих.

Оля тоже брела среди гуляющих на бульваре; ее злила, бесила, вгоняла в слезы невозможность увидеть Журавлева. Все время цепь неувязок и неожиданностей. Будто нарочно кто-то подстраивает.

Дома она окончательно не сдержала себя и, не скрывая своего настроения, накричала на Варю, почему та делает все тайно, даже не сказала, что перешла с завода в институт.

— Ты же со мной сама не захотела разговаривать в субботу, — ответила Варя спокойно. — А я как раз обо всем этом хотела тебе рассказать, хотела с тобой посоветоваться…

— Со мной не о чем советоваться! — закричала Оля. — Ищи других советчиков!

Она убежала к себе, упала на постель и не могла понять, что с ней происходит, почему она перестала владеть собой, почему у нее такая путаница в голове и в сердце. Варя стучалась к ней, но Оля не ответила, Оля плакала и звала маму: «Миленькая моя, родная, хорошая, ты одна бы меня поняла, ты одна бы помогла мне, одна приласкала».

Назавтра она снова отправилась на завод, но уже во время второй смены, и за пропуском пошла не в комитет комсомола, а в партийный комитет, сказала там, что ей нужен Журавлев, которого студенты института хотят пригласить к себе. «Пожалуйста», — сказали ей и позвонили в бюро пропусков.

Оля оказалась в том же самом сталелитейном цехе, где была зимой. Полыхали огни над ковшами, ревело пламя в мартенах, гудели электрические дуги в электропечах, звонили краны и шипел паровоз. Оля пробиралась между горячими изложницами, между формами, отливками, потом среди железного хлама, спрессованного в четырехгранные пакеты, она искала третью мартеновскую печь. Это оказалась та самая печь, в которой когда-то испортили сорок тонн ценной стали. Оля запомнила, что на ее рабочей площадке тогда стоял отец и с кем-то сильно ругался. Оля тоже поднялась на рабочую площадку. Шла завалка печи, завалочная машина, длинная и странная, похожая на муравьеда, каталась по площадке и подавала в окно печи ящики с обломками металла. Оля знала, что эти ящики называются мульдами. В печи опрокидывались одна мульда за другой, сталевары подправляли завалку длинными шомполами, двигались так быстро, как пожарники на пожаре, — нельзя было давать печи остыть.

Оля смотрела на сталеваров и никак не могла узнать, кто из них Виктор Журавлев. Все в истрепанных, съеденных расплавленным металлом спецовках, все в войлочных шляпах, все измазанные. Она стояла так в сторонке, пока печь не загудела, пока внутри ее не заплескалось пламя. Тогда один из сталеваров подошел к Оле, снял шляпу и сказал: