Всеволод Кочетов - Молодость с нами

В это самое время к нему и явился Мелентьев.

— В новый кабинетик перебрался, а на новоселье не пригласил, — сказал секретарь партийного бюро. — Да я шучу, шучу! Но если по правде-то говорить, обида у меня на твое поведение: игнорируешь партийную организацию, не приходишь, не советуешься.

— Как же игнорирую? — удивился Павел Петрович. — В чем это проявляется?

— А в том, например, что не желаешь опираться на лучших наших коммунистов… Ведь я же тебе говорил о Харитонове, а ты что? Ты его холодной водой облил. Я тебе говорил о Самаркиной. А ты, как и прежние недальновидные директора, не даешь ей ходу. Если по правде говорить, ее бы надо назначить заведующей каким-нибудь отделом: кандидат наук, активный товарищ! И в ученый совет не Ведерникова бы, а Самаркину… Мы должны ядро сколачивать, прочное, крепкое ядро.

Павел Петрович слушал и невольно сравнивал этот разговор с тем полуночным разговором, для которого недавно приходила к нему домой Серафима Антоновна. Она ему страстно — говоря, что делает это как верный, искренний друг, — доказывала, что он приносит вред институту и себе, ставя под сомнение темы таких ведущих сотрудников, как Красносельцев. Она точно так же говорила, что надо сколачивать прочное, крепкое ядро, но называла иные фамилии, совсем не Харитонова и не Самаркину, а Белогрудова, Красносельцева, еще кого-то.

— Партия нам не простит нашей раздробленности, разобщенности, товарищ Колосов, — продолжал свое Мелентьев. — Партия…

— Послушай-ка, товарищ Мелентьев, — спросил вдруг, перебив его на полуслове, Павел Петрович, — а ты давно в партии?

— С тысяча девятьсот сорок третьего. Разве в данном случае это так важно?

— Для меня это во всех случаях важно. Особенно когда мне начинают объяснять, чего от меня требует партия, что она мне простит, чего не простит. Я, товарищ Мелентьев, в партии с тридцатого года. До того — на заводе был комсомольцем, а еще раньше — в школе пионером. Так что считаю себя коммунистом с первых дней своей сознательной жизни, готовил себя к вступлению в партию, еще когда носил красный галстук на шее. Смена смене идет! Ты слыхал такой девиз? Это был наш пионерский девиз. Мы шли на смену комсомольцам, которые являются сменой коммунистам. Да вот так: смена смене идет!

Мелентьев посидел, пораздумывал и сказал:

— Это, понимаешь, товарищ Колосов, романтика, воспоминания, так сказать мемуары, а мы должны жить реальной жизнью. Реальная жизнь подсказывает, что ты неправильно ведешь себя по отношению к партийной организации. Почему ты не посоветовался со мной и так вот самолично решил: беспартийного пьяницу в ученый совет?

— До меня уже дошли эти сплетни.

— Это не сплетни! — Мелентьев смотрел на Павла Петровича сурово и предостерегающе. — Это мнение партийного руководства института. Ошибку надо исправить.

— А я бы вот какую ошибку исправил, товарищ Мелентьев. — Павел Петрович сказал это не без запальчивости. — Я бы сделал так, чтобы Иван Иванович Ведерников, крупный ученый, перестал быть беспартийным.

— Я не знаю, какой он там — крупный или некрупный ученый, но что он мелкий критикан — это уже доподлинно известно. Он всем недоволен, он всех высмеивает. Передавали, например, что он сказал обо мне: партийный чиновник.

— Значит, так ведешь себя, товарищ Мелентьев!

Мелентьев, не произнеся больше ни слова, поджав тонкие белые губы, собрал бумаги, которые он разложил было на краю стола Павла Петровича, и вышел из кабинета. Павел Петрович нисколько не огорчился. Мало ли у него было всяческих стычек и перепалок и с секретарями заводских комитетов, и с секретарями райкомов! Разное говаривали друг другу, не очень-то приятное. Но что из того? Обходилось, утрясалось, в конце концов шло на пользу дела.

Он вышел из кабинета и коридорами, лестницами, черными ходами отправился к Ведерникову. Ведерников, как всегда, стоял возле окна и смотрел в парк.

— Вы здорово кстати, товарищ директор, — сказал он. — У меня только что обрела некие формы одна очень интересная идея.

— Минутку, Иван Иванович. — Павел Петрович сел на стул возле стола. — Вы могли бы мне ответить совершенно откровенно, почему вы, черт возьми, не в партии?

Вопрос, казалось, нисколько не удивил Ведерникова.

— А кто же меня примет в партию, Павел Петрович? — ответил он, снова устремив взгляд за окно, в парк. — Я морально неустойчив. Я пьяница.

— Но вы же не родились с этим недостатком! Это же не органический порок. Было же время…