Всеволод Кочетов - Молодость с нами

— Когда дело касалось тебя, Григорий, ты же знаешь, куда я ходила, с кем боролась и кому что доказывала. Но у меня были свободны руки — ты был мой муж, я грызла глотку этим паршивым Мукосеевым за своего мужа. А тут что? В качестве кого я пойду бороться за Павла Петровича? Гриша, как ты этого не понимаешь?

Румянцев, напуганный той историей, в какую втянул его когда-то Мукосеев, находил тысячи предлогов для того, чтобы никуда не идти, ничего не делать и ни за кого не хлопотать. Людмила Васильевна очень на него обиделась, сказала: «Вот, значит, ты какой!..» — и на другой же день сама отправилась в райком партии. Секретарь райкома развел руками, сказал, что дело запутанное, что в нем участвует секретарь горкома товарищ Савватеев, что товарищ Савватеев лично давал какие-то указания Мелентьеву. Но он пообещал, что когда дело дойдет до райкома, то там оно будет подвергнуто особо тщательному расследованию, а пока в институт он отправит инструктора для ознакомления с делом.

Такое решение. Людмилу Васильевну не удовлетворило. Она устремилась в горком к Савватееву. Савватеев ее не принял. Тогда она пришла в обком к Садовникову. Тут она не просила, а требовала. Ее нисколько те испугали злые глаза Садовникова, на фронте она видывала глаза пострашнее, она помнила жуткого майора Семиразова; она почти кричала на Садовникова, Садовников тоже повышал голос и в конце концов, вызвав какого-то работника, при Людмиле Васильевне спросил его, начато ли расследование дела Колосова. Тот ответил, что да, начато.

— Довольны? — обратился Садовников к Людмиле Васильевне.

— Когда накажете как полагается всю эту мелентьевскую камарилью, тогда буду довольна! — ответила Людмила Васильевна.

Она яростнее всех била тревогу в институте, она всем и каждому доказывала, что у них всегда будет твориться черт знает что до тех пор, пока не выгонят Мукосеева, а с ним и шляпу Мелентьева; она не стеснялась в выражениях, и пришел такой день, когда Мелентьев вызвал Людмилу Васильевну к себе в кабинет.

— Вы что же, порочите честных коммунистов? — зашипел он на нее угрожающе. — Вы клевещете на партбюро? Троцкистские методы! Кто вам платит деньги, за подрыв авторитета партийной организации?

Из членов партийного бюро при этом разговоре присутствовали только двое, но Мелентьев все время ссылался на мнение бюро.

Людмилу Васильевну окрики не испугали.

— Вы грубый, глупый мужик! — ответила она Мелентьеву. — Я рада, что я кандидат в члены партии и не голосовала за избрание вас в партийное бюро.

Мелентьев вновь стал поминать троцкистские методы, сказал, что еще неизвестно, кто она такая, защитница директора, еще надо проверить ее биографию.

Людмила Васильевна встала и пошла к дверям. Вслед ей Мелентьев прокричал:

— Единогласно выносим строгий выговор с предупреждением! За дискредитирование партии. Если повторится — выгоним!

Людмила Васильевна хлопнула дверью.

Дома Румянцев устроил ей не менее тяжкую сцену.

Он хватался за голову, стонал, падал на кушетки и диваны, бессильно опускался в кресла.

— Мы погибли! Мы погибли! — восклицал он. — Как ты этого не понимаешь!

— Ты трус! — сказала ему спокойно Людмила Васильевна. — Не стыдно?!

Потом ей стало его жалко, такой он был перепуганный. Она заварила малины, сказала: выпей стаканчик и ложись в постель, пропотей, все это из тебя выйдет, тебе станет легче. Ну, ложись, глупый профессор!

Она села рядом с ним на постель, прилегла возле, он уткнулся головой в ее грудь, спрятал лицо в складках платья. На него пахнуло теплом, милым знакомым запахом, ему стало легче и спокойней на душе, от бед и несчастий его охраняла любимая и любящая.

Любимая и любящая все-таки устыдила его и заставила тоже сходить в обком. Неожиданно Румянцев там произнес горячую обвинительную речь по адресу Мелентьева.

Все дни после бюро на прием к Павлу Петровичу просились научные сотрудники, служащие, рабочие из мастерских. Они говорили о том, что пусть товарищ Колосов не беспокоится, они это дело так не оставят. Особенно взволновал Павла Петровича Ведерников. Ведерников пришел в кабинет, сел в кресло, помолчал минут пять. Это было длинное, как вечность, молчание. Потом сказал:

— Пришел рекомендацию в партию просить, Павел Петрович.

— Иван Иванович! — воскликнул Павел Петрович. — Да меня же самого исключили из партии!

— Не верю я в это, Павел Петрович, — ответил хмуро Ведерников. — Не верю. Для меня образец коммуниста — вы, а не Мелентьев. Так что же, не хотите дать рекомендацию? Вы же сами предлагали.