Всеволод Кочетов - Молодость с нами

Слова Федора Ивановича встречались одобрением, потому что в партийной организации района после его прихода в райком от месяца к месяцу партийная работа все улучшалась, становилась все более живой, боевой, горячей. Актив охотно помогал ему искоренять канцелярщину и бюрократизм: работники аппаратов райкома и партийных комитетов на предприятиях и в учреждениях по решению бюро были освобождены от доброй половины ранее ежемесячно собиравшихся сведений.

Савватеев вызвал было Федора Ивановича на бюро горкома и попытался дать ему взбучку. Но Федор Иванович выстоял. Он сказал, что большинство этих сведений никому не нужно, что в горкоме их попросту переписывают на другой лист бумаги и отправляют в обком, а там они идут преблагополучно в архив. Савватеев сказал: «Не ваше дело рассуждать, куда они идут, — ваше дело исполнять то, что вам прикажут». Затем Федор Иванович сказал, что если горком хочет знать положение в районе, то он, Федор Иванович, всегда, без всяких бумажек и ведомостей может рассказать об этом с полным анализом, с выводами и предложениями, что это же по своим группам предприятий и учреждений могут сделать в любое время инструкторы райкома. Освобожденные от писанины, они имеют достаточно времени для подлинного изучения жизни и ее явлений. И что будь он, Федор Иванович, на месте Савватеева, он требовал бы от секретарей райкомов не чтения докладов по бумагам, а живых рассказов и тому же учил бы своих горкомовских работников.

Савватеев на него закричал, затопал, сказал, что он, Макаров, забывается, забывает, где находится и с кем разговаривает. Но члены бюро — второй секретарь горкома партии и секретарь горкома комсомола — поддержали Федора Ивановича. И тот и другой сказали, что его предложения интересные, методы работы тоже интересные, что отмахиваться от них нельзя, их следует изучить, а не проходить мимо.

Единственно, чего добился Савватеев, и то четырьмя голосами против трех, что Федору Ивановичу поставили на вид за несвоевременное доведение своих начинаний до сведения горкома, за то, что не все из них он согласовывал с секретарями горкома.

Федор Иванович ушел с бюро горкома нисколько не огорченный этим «на вид»; он видел совсем другое: он видел, что трое из семи членов горкома его поддерживают, да и из тех четверых отнюдь не все против него, а просто они по инерции пошли за Савватеевым. Он думал о том, что уж слишком Савватеев много на себя берет, слишком он стал важный, важный по должности, а вовсе не по личным качествам и заслугам.

О мелкой натуре Савватеева Федору Ивановичу рассказывал один из инструкторов обкома, который говорил, что сила инерции пребывания бюрократа на руководящем посту очень велика, ее нарушить трудно, и, к сожалению, ее обычно нарушают не с низов, а сверху — вышестоящие организации, которые вдруг совершенно резонно задают вопрос низам: а что же вы там смотрели два, три, четыре года, почему сидели сложа руки и помалкивали, зная, что вами руководит безобразник. Ну, и ответить нечего. Приходится чесать в затылке да каяться: вот, дескать, да, близорукость проявили, беспечность и так далее.

Федор Иванович предложил дать товарищу Иванову строгий выговор за поведение на заводе моторных лодок. Бюро его поддержало, и выговор вынесли единогласно.

Товарищ Иванов поднялся со своего места, медленно и с достоинством дошел до выходной двери, там повернулся и сказал:

— Хорошо, товарищ Макаров, мы еще посмотрим, кто из нас прав: вы или я.

В Олиной жизни случилось нечто не менее страшное, чем смерть мамы. Оля не знала, что думать, что делать, как поступать. В ее представлении о жизни не было места даже для намеков на что-либо подобное. Так ужасно закончился день ее рождения. «Папа, что это? Папа?» — спросила она отца, застав его в тот вечер обнимающим Варю. В этих объятиях Оле чудилось несчастье, беда, катастрофа. Павел Петрович снял руки с Вариных плеч и обернулся. «Оля? — сказал он несколько растерянно. — Не суди ни о чем поспешно, детка. Жизнь сложнее, чем о ней думают». Он прошел мимо Оли, странный, непонятный, чужой. «Что это значит?» — спросила Оля у Вари. «Это… — ответила Варя, волнуясь. — Это… я люблю твоего отца». — «Ты?.. Папу?.. — шепотом вскрикнула Оля. — Неправда! Не может быть!» — «Это правда», — сказала Варя. «А он? А он?» — все так же отчаянно шептала Оля. «А он — нет». — «Но почему же… почему он тебя целовал?» — «Ему меня жалко. Он пожалел меня. Он ведь очень хороший. Я тебе говорила это тысячу раз».