Всеволод Кочетов - Молодость с нами

Художник вел Варю и Олю так, что они вновь вдруг оказались возле больницы. Оля рассказала о Варином отце.

— Слушайте! — сказал художник. — Время операции уже давно прошло, надо же узнать, как дела. Пойдемте!

— Нас не пустят, — сказала Варя.

— Пустят! — решительно заявил он.

Их почему-то пустили, и снова к заведующему хирургическим отделением.

— Считаю, что операция прошла очень хорошо, — оказал он. — Не волнуйтесь. Больной спит. Хотите, оставьте ему записочку. А завтра я вас, пожалуй, одну… — кто из вас дочка? — пущу в палату.

Варя быстренько написала на листках блокнота, которые дал ей художник, коротенькое взволнованное письмецо.

Потом они снова бродили по городу, художник не мог сидеть на месте, ноги сами несли его по улицам, по которым он бегал когда-то босиком или в детских сандалийках. Они вышли на одну из окраинных улиц за Федоровским ручьем. Здесь взгляд художника снова стал блуждающим, художник ускорил шаги, он не отвечал на вопросы, шел и шел мимо деревянных маленьких домиков и остановился перед старой развалиной. Можно было понять, что это был некогда кирпичный домик с тремя окнами по фасаду; теперь этот кирпичный короб был завален внутри до самого верху каким-то хламом, стены расселись, запрокинулись на этот хлам, получилась кирпичная груда, поросшая крапивой и кустами бузины. Но на ржавой жестянке, лет пятьдесят назад укрепленной на кирпичах, можно было различить цифру 12, номер дома.

— Тут жили я, моя мама, брат, сестра, племянники, бабушка… — говорил художник, волнуясь. — Не в этих кирпичах, нет. Над ними был деревянный этаж, три комнаты. Вот там. Ничего, ничего не осталось…

Рядом с домом художник отыскал пень, весь обтюканный, обрубленный топорами до того, что получился острый конус.

— А это был старый, громадный дуб, который осенял наш дом. По его ветвям я прямо из окна спускался на землю.

Он постоял, постоял и оказал:

— Никогда я сюда больше не приду.

До самой гостиницы он шел молча. Оля взяла его под руку. Он почувствовал это, взглянул на нее, понял движение ее души и улыбнулся, как бы говоря: спасибо. Оля подумала о том, что у этого художника и у ее отца Павла Петровича есть общая черта: они любят вспоминать свое детство, свою молодость. Но вспоминают не ради воспоминаний, а чтобы сравнивать — вот так было, так стало. Многое, мол, из того, о чем мы мечтали в комсомольцах, достигнуто и даже превзойдено. Мечтайте и вы, и чтобы через двадцать лет мечты ваши осуществились! Живите так, чтобы их осуществить. У нас, стариков, фантазии уже не хватает. Павел Петрович любил пококетничать, сказать о себе: «старик», прекрасно зная, что сам еще совсем молодой. Художник тоже упомянул свой якобы солидный возраст, но глаза у него при этом сверкнули как у мальчишки.

В гостинице договорились, что отдохнут часик-полтора, а потом снова встретятся и снова отправятся питаться. Варя и Оля пошли в свой номер; художник, спохватившись, сказал, что ему надо идти за автомобилем, с утра покинутым возле ресторанчика.

Но едва Варя и Оля надели на ноги домашние туфли, как раздался стук в дверь, и вошел он, беспокойный художник.

— Милые девушки! — сказал он. — Ведь кто-то из вас историк?

— Я, — ответила Оля.

— Отыскал вам такого человека, что всю жизнь будете мне благодарны. Ведь в Новгороде ведутся археологические раскопки. Блестящие результаты! Вот мой хороший знакомый тут тоже занимается раскопками. Да вы, наверно, его знаете? — Он назвал фамилию известного Оле московского историка.

— Познакомьте! — закричала Оля.

— Мне необходимо было принципиальное желание, — сказал художник. — Если желание есть, то знакомство состоится вечером. Он сейчас отправился копать дальше. На днях они сделали феноменальные находки… Ну ладно, до вечера!..

Вечером художник повел Варю и Олю в соседний номер. Там их встретил старик лет семидесяти, довольно бодрый и румяный.

— Здравствуйте, — сказал он, — здравствуйте! Садитесь. Будем пить чай, закусывать. Мой друг хотел вас волочить в харчевню. Я не позволю. У меня есть пития и яства в достаточном количестве.

На столе появились различные консервы, историк извлекал их из книжного шкафа, заменявшего в номере платяной, появилась запеченная баранья нога, масло, сахар и два лимона. В довершение всего горничная внесла шумевший медный самовар. Давно, давно не пила Оля чай из самовара; с тех пор, как не стало мамы, не стали греть самовар.

Наливая чай в чашки и стаканы, историк говорил: