Всеволод Кочетов - Молодость с нами

— Ой, что вы делаете? — сказала Оля. — Жалко же!

— Чепуха, — ответил он.

Потом, когда вода оставалась только под мостками, откуда ее кепкой извлечь было уже невозможно, он отбросил кепку, выжал пиджак и отвороты брюк.

— Весь костюм испортили! — сказала Оля.

— Важно, чтобы из-за таких мелочей настроение никогда не портилось. Вот что важно.

Солнце палило. Пиджак, разложенный на носу лодки, начал дымиться. Просыхая, дымились скамейки, борта, мостки лодки. На воде было жарко, река, если взглянуть против солнца, сверкала так, будто смотришь в окно мартеновской печи. Оля помнила это ощущение и сказала о нем Журавлеву.

— А вдруг и верно из вас получится сталевар! — ответил он. — У вас и сравнения пошли металлургические.

Оля и Виктор Журавлев катались на лодке до тех пор, пока одежда Журавлева совсем не высохла. Тогда причалили к пристани, вернули лодку матросу, и в это время подошел пароходик — речной трамвай. Он ходил вверх по Ладе, к порогам, на которых собирались строить электростанцию.

— Прокатимся, а? — предложил Виктор. — Еще рано, трех нет.

Плыли на пароходе, сидя на палубе, на теплом ветру, почти час. Оля снова испытывала необыкновенно радостное чувство, ей было радостно оттого, что на них с Виктором смотрят, оглядываются. Она даже услышала, как одна девушка сказала своей подруге, указывая кивком головы на Виктора: «Интересный какой парень, верно?» — «Ничего», — ответила другая равнодушно, а сама долго-долго разглядывала этого парня. Оля рассердилась на нее, сначала за то, что она так равнодушно сказала свое «ничего», и за это глупое слово «ничего», а потом за то, что она так долго рассматривала Виктора. Оля даже пересела, чтобы загородить его собой.

Сошли на пристани, которая называлась Масленица. Над пристанью возвышался крутой песчаный берег, на который вели полусгнившие деревянные ступени, наверху был лес с полянками, и через него во все стороны бежало множество тропинок. На полянках, среди обгоревших пней, буйствовали густые заросли лесной малины, малина поспела, и потому было тут всюду множество народу. Одни и в самом деле съехались за малиной. Они с лукошками в руках добросовестно трудились среди зарослей, подставляя солнцу обнаженные спины; вечером, дома, они будут стонать от боли, терпеливые бабушки примутся смазывать им обожженные лопатки коровьим маслом, медом, вазелином, прикладывать спитой чай и листья подорожника. Но это будет вечером, а пока они были уверены, что закаляют свои организмы и вместе с малиной набирают силы.

Для других малина была только поводом для достижения более увлекательной цели. Эти раскинули в кустах и под деревьями одеяла, платки, полотенца, разложили на них яства, расставили пития. Тут были шуряки, девери, свояки, снохи, невестки, зятья, а следовательно, еще и тестья с тещами, разная родственная мелкота, вроде племянников и младших братовей. Все это гуляло, расположившись на лоне природы, сидя по-восточному или просто лежа, и пело всяческие песни.

Оля и Виктор тоже посидели на травке под деревьями. Оля спросила:

— А почему вы учитесь в техникуме, а не в институте и почему так поздно? Вам сколько лет?

— Скоро двадцать четыре, — ответил Журавлев. — Уже взрослый. А почему так поздно, и вообще… У меня мать старенькая…

— Я ее видела, — вдруг неожиданно для себя сказала Оля, испугалась и покраснела.

— Видели? — повторил Журавлев. — Так это не вы ли приходили к нам дней семь-восемь назад?

Врать было невозможно.

— Я, — сказала Оля. — Мне было стыдно за мое поведение на бюро, и мне очень хотелось вам все объяснить. — Говоря это, она не смотрела на Виктора, и зря, потому что, взгляни она на него, она бы увидела такой его взгляд, который ее бы очень обрадовал.

— Спасибо, — почему-то сказал Журавлев. — Вот я и говорю: мама у меня старенькая. А отец и брат на войне погибли, остались две старших сестры, одна на Дальнем Востоке, замужем, другая — в Ленинграде, тоже замужем. Они, конечно, маме помогали. Ну уж не настолько, чтобы мы вдвоем за их счет могли жить. Я и пошел работать после седьмого класса. Работаю. Помните, на райкоме говорилось: на самостоятельное бригадирство Журавлева сватали. Это ничего, посердятся, посердятся, да и поставят бригадиром. Мое преступление не такое, чтобы мне дорогу закрывать. Да… — Он улыбнулся, что-то припомнив. — Прихожу домой, а мама мне и говорит: девушка тебя тут спрашивала, симпатичная такая, беленькая. Значит, это вы были?