Анатолий Левченко - Пятьсот веселый

— Фью! — насмешливо свистнул Арвид. — А я вот в книжке читал, что люди когда-нибудь станут хилыми-хилыми. Голова у них будет большая, а ножки кривые и тоненькие, как у рахитиков.

Старый учитель засмеялся, да так весело, заразительно, что даже Иван Капитонович внушительно поддержал его. Лесоруб любил слушать ученых людей и доверял им.

— И кто мог написать такую глупость! — воскликнул Василий Сергеевич и поглядел на Арвида так, будто очень сожалел, что мальчишка напрасно потратил время на чтение такой нелепой книги.

Он заговорил о медицине, которая будет творить чудеса, о физкультуре и спорте, о свободном времени, которого будет полным-полно у каждого. По его словам, получалось, что при коммунизме люди будут настоящими гигантами и силачами, а жить они будут по сотне и больше лет.

Генка с восторгом слушал старого учителя. Как прекрасно, маняще звучали эти слова в бедном вагоне, который стоял сейчас примерно на середине длиннейшей в мире магистрали, протянувшейся по израненной войной стране.

— Хорошо бы так-то, только, когда это будет! — недоверчиво произнес Николай.

Помолчали.

— В дурачка, может, сгоняем? — предложил Матвей.

— И то дело, — согласился лесоруб. — В дороге можно и картишками разговеться, так скать.

Играть согласился и Николай. Но Василий Сергеевич с деликатной решительностью отказался.

— Не умеете, товарищ дорогой, или, так скать, осуждаете? — поинтересовался лесоруб, любивший во всем ясность.

Старый учитель улыбнулся:

— Азартные игры осуждаю. А так — почему же — играйте на здоровье, а я по своей стариковской привычке почитаю немного.

— Да вы небось и так мильон этих книг перечитали, — сказал Николай.

— Мало я читал. — Старичок вздохнул. — Преступно мало. А времени мне отпущено не так уж много…

Они играли азартно, с прибаутками, с шуточками, которые употребляют все игроки в подкидного дурака. Чаще всего проигрывал Иван Капитонович, к концу игры у него скапливалось столько карт, что они валились из крепких неумелых рук. Лесоруб смущался, краснел, прямо-таки наливался свекольным цветом, а потом громогласно хохотал над собой, над ловкостью своих партнеров:

— Ну, злодеи! Ну, аспиды! Вот я вам ужо! Всыплю, так скать!

Николай играл крепко, основательно. Он умел запоминать вышедшие из игры карты и даже без козырей ухитрялся не остаться дураком. А Матвею карта шла. Но когда партнеры завидовали, он говорил:

— Повезет в картах — не повезет в любви. Это уж точно, елочки зеленые!

Старый учитель заметил в руках Генки учебник логики.

— Изучаете?

— В нашей школе логику не преподавали, — пояснил Генка. — Хочу сам немножко разобраться.

— Нравится?

— Суховато, — признался Генка. — Разные посылки, силлогизмы, доказательства, выводы. Скучно!.. А вы куда едете, Василий Сергеевич?

— В Омск. Там я живу и преподаю в школе, — охотно ответил старичок. — А ездил в Шушенское. Хорошая была поездка!

В Шушенское! Там, где жили Ленин и Крупская!

Генка посмотрел на старого учителя с удвоенным уважением.

— Вас посылали в командировку?

— Нет, просто сам поехал. Понимаете, я собираю материалы о революционерах, которые были вместе с Лениным в ссылке. Хочу книгу написать…

— Здорово! — вырвалось у Генки. — Счастливый вы!..

Старичок усмехнулся. И Генка испугался, что его искреннее восклицание Василий Сергеевич принял за лесть. Но, оказывается, старый учитель усмехался совсем по другому поводу.

— Я вспомнил, как один мой знакомый профессор говорил в прошлом году: «Найти бы мне хорошую домработницу, и я бы считал себя счастливым человеком». А если серьезно, мне вообще не нравятся люди, которые говорят: «Я счастлив». В этом есть какое-то самодовольство, что ли. Так что, молодой человек, я не могу считать себя счастливым. Не имею права. Хотя бы потому, что рядом со мной живет множество людей, которые пока не чувствуют себя счастливыми. Хотя однажды… — Выцветшие глаза Василия Сергеевича вдруг молодо блеснули. — Однажды я почувствовал себя по-настоящему счастливым. Было это в двенадцатом году, в тюрьме…

— В тюрьме? — удивился Генка.

— Представьте себе! В то время я уже был большевиком. И вдруг арест. Упрятали в одиночку. Несколько дней метался я, как птица в клетке. Молодой был еще, вспыльчивый, нетерпеливый. А потом как-то сел на койку и задумался: «Ну, посадили меня в тюрьму, продержат здесь год, два, три. И что они добьются? Что могут сделать с моей душой, с моими убеждениями? Ровным счетом ничего! Все равно выйду на волю и снова буду бороться за правду!» Подумал и почувствовал себя так, будто сбросил с плеч тяжеленную ношу. Сижу на тюремной койке и улыбаюсь. Улыбаюсь как блаженный, честное слово!