Анатолий Левченко - Пятьсот веселый

— Что сидишь, как петух на насесте? — Читинец уже разделся и стоял, переминаясь с ноги на ногу, худой, незагорелый и жалкий, похожий на цаплю, отощавшую после долгого перелета.

— Ну и силен ты! — Генка, смеясь, спрыгнул вниз. — В чем только душа держится?

— Держится, и ладно, — сердито буркнул Ар вид, стараясь побороть смущение, которое всегда испытывает голый человек перед одетым. — Давай, лей мне потихоньку, чтобы воды хватило.

Он взял бесформенный кусок вязкого мыла, мочалку из рогожи, и омовение началось. Арвид тер свое синеватое, тщедушное тело ожесточенно, остервенело и даже постанывал от удовольствия.

— Потри спину, будь другом, — попросил он, сморщив лицо из-за мыльной пены, попавшей в глаза.

Генка постарался на славу. Арвида мотало из стороны в сторону, спина его моментально покраснела.

— Потише ты! — завопил он, хватаясь руками за борт вагона. — Живодер чертов!

— Помалкивай, вшивый! — веселился Генка, но все же стал действовать осторожнее.

Потом Арвид опрокинул на себя остатки воды и, приплясывая на тонких голенастых ногах, начал вытираться.

— А этот черный — прямо как граф Монте-Кристо! Таких шмоток надавал!

Вещички действительно были отличные. Когда Арвид натянул футболку, трусы и новые носки, он прямо преобразился, и даже нескладная фигура и стриженая голова не мешали ему стать симпатягой.

— Старые штаны противно надевать, — Арвид брезгливо сморщился, двумя пальцами поднял свои брюки, грязные, залатанные, с бахромой на манжетах.

— А ты хотел, чтобы Владимир тебе и шубу со своего плеча пожаловал, и туго набитый кошелек? — съехидничал Генка.

— А почему бы и нет? — хохотнул Арвид, надевая свои древние ботинки. — Он не для меня — для себя старается. Вшей боится.

— Ох и неблагодарный! Хоть спасибо скажи ему!

— Еще чего! — Арвид вздернул вверх остренький, теперь уже чистый подбородок. — Мне бы столько барахла, я тоже раздавал бы его направо и налево.

— Так тебе и поверили! Ну, выбрасывай свое тряпье и пойдем.

Арвид с сожалением посмотрел на ветхую одежонку и полез из вагона:

— Пусть валяется здесь. Куда ее сейчас выбросишь?

— Погоди минутку, — придержал Генка Арвида за локоть, когда они спустились на землю. — Ты не договорил тогда… Почему мать не отпускает тебя в Ригу?

— Интересно в замочную скважину заглянуть, да?

— Подумаешь, секреты! За тремя замками! У нас пацаны тоже из дому удирали. Потом возвращались как побитые собачонки. И ремня от отцов получали.

— Мать не хочет, чтобы я был моряком, — сказал Арвид, задетый тем, что его сравнивают с пацанами, которые убегали из дому без всякой цели да к тому же, наверно, на два-три дня. — Говорит, что сначала надо кончить школу, а там видно будет.

— Правильно говорит, — одобрил Генка. — Ну куда ты без аттестата? Уж потерпел бы два годика…

— Посмотрел бы я, как ты с моим отчимом потерпел! Да и причем тут аттестат? Хоть десять аттестатов получи — все равно меня мать в моряки не пустит. С тех пор как отец утонул, она о море и слышать не хочет…

— Утонул? Давно?

— Мне было четыре года. А может, пять. Он рыбаком был.

— Ты его помнишь?

— Конечно, помню. Он был большой, от него пахло рыбой, табаком и чем-то таким… хорошим. Наверно, морем, Он подкидывал меня под потолок. А волосы у него были желтые…

— Желтые? — удивился Генка.

— Желтые, — подтвердил Арвид. — Не рыжие, не белые, а желтые, как солома, это я, как сейчас, помню. А когда он утонул, мы с матерью жили вдвоем. Потом она вышла замуж за этого и родила девчонку. А тут война, и мы эвакуировались в Читу.

— Почему так далеко — в Читу?

— Почему да почему! — ни с того ни с сего разозлился Арвид. — Надоело!

Но потом не очень охотно объяснил:

— Бабка у меня в Чите и две тетки — мамины сестры. Вот к ним и поехали. Отчима-то в армию не взяли — хромой…

— Так у тебя мать, выходит, сибирячка?

Арвид кивнул.

— Интересно! А в Латвию как попала?

— Отец воевал тут в гражданскую. Слыхал про латышских стрелков? С ним и уехала… Ох и доставалось потом отцу за службу у красных! Я-то, конечно, не помню — мать рассказывала.

— А отчим кем работает?

— А ну его! — махнул рукой Арвид. — И говорить не хочется. Бьет, да еще при матери. Вот стану матросом, напишу ей, чтоб приезжала ко мне. Только бы не сцапали, как в тот раз…

— Сцапают, — жестко сказал Генка. — Как пить дать. — Но, вспомнив слова Арвида об отчиме, устыдился и смягчил удар:

— Дурошлеп ты — вот что. Думаешь, матери не больно, что ты ее бросаешь?