Владимир Кавторин - Однажды мы встретились

— Наверное. Не знаю.

— Все-таки, знаешь, хорошо что мы поехали, правда?

— Я ж говорил, отличные ребята! У них я бывал и в свои трудные времена…

— Ты рассказывал. Вера совсем как моя мама — хлопотунья и за всех боится. Вадик смешной: такой большой, толстый, а все еще Вадик… правда? А Жанна, она им что — какая-то родня?

— Жанна? Тут сложно объяснить. Сейчас так, по-моему, и не бывает.

— Как?

— Ну, сейчас домработница — это домработница, подруга — подруга, а тогда совмещалось. У Полины Карповны самой закадычной подругой и домработницей была Жабкина мать.

— Чья?

— Ну, Жанки, Жанны Дмитриевны! Это ее за рот всегда Жабкой звали, в детстве даже не обижалась.

— Подходяще! — хмыкнула Люда. — Вы были не лишены…

— Мерси! Так вот, она жила здесь с Жабкой сперва в домработницах, потом замуж вышла, но все равно летом приезжала сюда. Может, снимала, может, так просто…

— Снимала, — сказала Люда.

— Ты откуда знаешь?

— Вера говорила. Когда после смерти отца они с Вадькой тут первое лето хозяйничали, эта Жабка откуда-то и взялась. Пришла, то-се, воспоминания… Под шумок и сняла за полторы сотни в сезон, как мать ее когда-то. Так до сих пор и платит по нахаловке.

— Почему же по нахаловке?

— Цены-то давно другие. Люди за такие две комнаты дают пятьсот, а то и больше. А она — хоть бы хны. Вере сказать, конечно, неудобно…

— Ладно, это их дело, — перебил Игорь.

— А я что? Слушаю всех и помалкиваю, — Люда вдруг засмеялась беззвучно.

— Ты чего? Смешинку съела?

— Представляешь, из моих знакомых никто никогда не имел живой домработницы!

— Это ты просто молодая. После войны и не в таких уж богатых домах были. Тем более Вадькин батя был шишкой: директор завода! — поглаживая ее плечо, Игорь принялся рассказывать, как все здесь было когда-то совсем по-другому, какой, например, было сенсацией для всего поселка, когда у Вадькиного отца появился «Москвич».

Говорил он об этом почему-то шепотом и пока говорил, та, давняя жизнь дачного поселка, в юности вызывавшая лишь брезгливое полупрезрение, казалась теперь невообразимо прекрасной. И чем лучше она ему казалась, тем ироничней старался он говорить.

— А Полина Карповна писала картины маслом, одна даже у нас в школе висела: Черный ручей у поворота, только не очень похоже. Конечно, какая она была художница? Так просто: муж — шишка, деньжата есть… Но вечно у них всюду этюдники, кисти валяются, перепачканные красками тряпки, мольберт на веранде стоял…

— Одной, выходит, все очень возвышенное, для души, а черная работенка — другой. И называется: подруги. Ничего себе… Впрочем, у них, кажется, и сейчас похоже.

— У кого? — не понял Игорь.

— Да у Вадика твоего с Жанкой. Полы она им не моет, понятно, — сейчас черная работа другая: тес ворованный покупала для ремонта, краску; ходила скандалить, когда им участок хотели урезать… Что-нибудь там из-под полы достать — это тоже по ее части.

— Вадька такими делами никогда не занимался.

— Еще бы! Мамочка рук не марала, он — души.

— Не загибай, Людка, не загибай! Вадька знаешь какой человек! — Игорь немного даже рассердился, притиснул к себе жену: — Цыть мне!

— Пусти! — дернула Люда плечом. — Мне что? Если им так нравится… Только уж очень она некрасивая. Такой рот — еще она его только открывает, а уже будто гадость сказала. Как ее муж-то целует?

Игорь засмеялся.

— Вот это загадка! Впрочем, ее и Вадька целовал. Не веришь?

— Вадька? После Веры?

— Ну что ты! До… Задолго до. Мы еще совсем салажатами были. То ли между шестым и седьмым, то ли седьмым и восьмым. Где-то тогда. Лето дождливое — так вот вспоминаешь, и всю дорогу мы в сарае или на чердаке здесь, и все время дождь, дождь…

— Мы? Ты тоже с ней целовался? — Люда даже чуточку отодвинулась.

— Я — нет, — он прижал ее снова. — Слушай, чудачка, это смешно. Слушаешь?

— Давай, — Люда сладко потянулась, зевнув, — давай.

— Я коротко. Так вот, Жабку эту — она на два класса нас младше была — пацанва всячески притесняла. В игры ее не брали, подзатыльники, насмешечки… Вадька, тот тоже на улице не котировался: жирноват, в очках, но у него был один беспроигрышный козырь — книжки рассказывать. Этим он всех брал. Читал уже романы и все такое, но еще как-то по-мальчишески. Прочтет и непременно хочется ему этакое и в жизни устроить. В «Идиоте» его поразила история одной девушки — помнишь, Мышкин рассказывает о ней генеральше? — которую все обижали… Ему тогда хотелось стать Мышкиным — ну просто вынь да положь! Даже жалел, что не припадочный. А так как больше всех у нас обижали, конечно, Жанку, то он и решил, что полюбил ее возвышенно и братски, точно князь Мышкин. И вот, — скажи, пожалуйста! — нам было лет по пятнадцать, а ей-то совсем ничего. Она, знаешь, еще и оформляться, ну, как девчонка только-только начала, но сразу же объявила, что никакой любви «просто» не бывает, а если он в самом деле в нее влюбился, так надо целоваться. И целовались. Она еще Вадьку и учила, представляешь?