Вячеслав Сукачев - Когда играли Баха

Пришла Прасковья Ильинична. За два минувших года она заметно сдала и не сразу узнала Федора. Затем долго сокрушалась, что дала такую промашку.

— Совсем ниче не соображаю, — жаловалась Федору Прасковья Ильинична. — Затерялись нынче очки, так я всю квартиру вверх дном подняла, а они у меня в кармане фартуха оказались. Вот и тебя не признала. Старость-то, она свое берет. Давно ли с Инкой стишки учили. Она их зубрит, зубрит и ниче не вызубрит, а я два раза послушаю и ей же подсказываю, где она спотыкнется.

Опять пили чай, и Федор с тоскою думал, что ему хорошо и покойно здесь, у этих случайных людей. Даже фарфоровые безделушки Прасковьи Ильиничны, стоявшие перед зеркалом на старинном комоде, нравились ему. Точно такие же фигурки зайцев, аистов и кукушек видел он у своей бабушки, и это сходство было дорого и приятно ему.

Наконец он попрощался, и Инна пошла проводить его. Они остановились на лестничной площадке.

— Заходите к нам в гости, — сказала Инна, внимательно всматриваясь в Федора.

— Зайду.

— А то я опять буду подсматривать за вами... Из окна.

— Обязательно зайду. — Федор волновался и не находил слов. Он понимал, что Инна признается ему в любви, что на это признание ему надо как-то ответить, но что-то сковывало его, он чувствовал себя неловко, словно бы затеял разговор о древних шумерах, но, как оказалось, ничего о них не знает и поддержать этот разговор не может.

— Бабуська вас тоже будет ждать. Вы ей нравитесь.— Инна улыбнулась и, легонько коснувшись его руки, ласково сказала: — Ну ладно, идите. Вам ведь еще пять этажей надо оббежать. Только чай ни у кого больше не пейте.

— Не буду, — Федор облегченно засмеялся.

— До свидания, — сказала она с ударением.

— До свидания...

V

Еще через два года Федор Иванович Землянский разговаривал по телефону. Он нервничал, сдерживал голос и сотрудники отдела, чувствуя его взвинченное состояние, с особым прилежанием ушли в бумаги, мягко и бесшумно множа и вычисляя проценты на импортных счетных машинках. Был летний спокойный день, мимо окон пролетали голуби, пахло разогретым асфальтом и малосольной селедкой — кто-то уже успел сбегать в магазин.

— Я еще раз повторяю, — говорил Федор Иванович в белую трубку, — сегодня не могу. Ничего особенного не случилось, просто я не могу.

Потом он долго слушал и сердито смотрел на молоденькую девушку, усердно трудившуюся за своим столом. Девушка лишь вторую неделю работала в отделе, ничего не знала и взгляд Землянского, обращенный на нее, воспринимала за недовольство ею, тогда как Федор Иванович совсем не замечал ее.

— Хорошо, — устало вздохнул Федор Иванович, — в магазин я зайду. А дальше как знаешь. В конце концов можешь сходить и одна, я останусь с Алешкой... Да, представь себе, мне с ним весело...

Наконец Федор Иванович закончил разговор, с чувством швырнул трубку на рычаг и глубоко вздохнул.

Обедал он в буфете, потом просматривал газеты, курил и без десяти два уже вновь сидел за своим рабочим столом. И в это время в распахнутые створки окна донеслись звуки траурного марша Мендельсона. Не очень слаженно, но торжественно и грустно пели трубы, ритмично и чуточку бодрее ухал ударный инструмент, и вот уже Федор Иванович отложил шариковую ручку и задумчиво откинулся на спинку кресла. «Кто-то умер, — отрешенно подумал он. — Жил, суетился, а потом взял и умер. На этом все и кончилось: ни суеты, ни очередей в магазины. Хорошо. И кто больше потерял: он, умерший, или мы, живущие, — никому не ведомо. Сейчас отвезут на кладбище, последний раз взглянут и — пухом тебе земля. Хороший пух — два метра чернозема и глины над головой. А солнце все также будет светить, люди будут ссориться и думать о будущем отпуске, торопя время и потихоньку, но верно подвигаться к своему земному пределу. Слава богу, — думал Федор Иванович, — что хоть здесь завидовать некому: все смертны. Вот это и есть самая высокая справедливость, — усмехнулся Федор Иванович, — которую нам, увы, дает только смерть».

Он поднялся из-за стола и, неторопливо подойдя к окну, выглянул на улицу. У соседнего подъезда стояла грузовая машина с открытыми бортами, десятка два людей окружили ее, темно выделяясь на фоне алого сукна, которым был обтянут гроб и кузов с венками у переднего глухого борта. Еще какое-то мгновение смотрел Федор Иванович на эту грустную картину с безучастным любопытством, а потом вдруг вздрогнул и даже откачнулся от окна. Молодая женщина в черном платье... Показалось? Он высунулся из окна, навалившись на подоконник грудью, и окончательно убедился, что женщина в черном — Инна...