Эдуард Корпачев - Стая воспоминаний

— А вот и моя Тмутаракань, — подала Надя неуловимый, едва ли не какой-то кодовый знак водителю, после чего такси без задержки свернуло влево, на какую-то улицу, застроенную, пожалуй, лет пятнадцать назад вот этими серыми кирпичными пятиэтажными домиками под жестяной кровлей. — Инженерная улица, — продолжала она, выигрывая время, как показалось Штокосову. — Кинотеатр «Марс». И моя Инженерная. Так сказать, иллюстрация к той эпохе, когда панелей не хватало, что ли. Зато вот оно, панельное зодчество! — пригласила она полюбоваться открывавшемуся в заднем стекле такси белоснежному нагромождению высоких зданий Алтуфьевского шоссе, этому великолепью, издали способному обмануть чуть ли не светлейшим мрамором. — Здесь такие сады цвели! И тогда моя Инженерная улица выглядела вполне прилично. А теперь? Что сотворило с нами рукотворное чудо Алтуфьевского шоссе?

Штокосов меж тем запоминал этот уголок Москвы, зная, что больше ему здесь не бывать. Мало ли чего вообразил? И куда ты со своими сединами, пожилой влюбленный? Ах, тебе хотелось улыбки? Что ж, Надя улыбалась, Надя одарила даже загадочным восхищенным взглядом, Надя разговорилась необычайно в самом конце этой чудесной поездки по Москве — чего же тебе еще, старый воробей? Вылезай! Полно дурачиться. Компания плешивых королей дожидается тебя в пивном баре. И полно смешить юных красавиц!

Он выбрался из такси, ловя Надину руку и церемонно помогая Наде тоже выбраться на обетованную землю ее Тмутаракани. А свободной рукой он подхватил пестренькую, матерчатую Надину сумку, в которой словно бы и ничего не было, а только тяжелое полено замороженного мяса, пожалуй. Иногда Штокосов помогал своей жене, и теперь он глянул на современный, пестренький, веселых тонов куль с натянувшимися, как стропы, матерчатыми ручками. Ну, передать прекрасной женщине ее поклажу — и понестись подальше от этого уголка Москвы, так интересно сочетавшего в себе черты какого-то захолустья и новейшую архитектуру. Подальше отсюда! У каждого из нас есть в Москве любимые переулки или дворы, но не тебе здесь появляться. Забудь этот уголок, эту Надину Тмутаракань!

— А вы донесете мою поклажу во-он до того домика? — спросила Надя, словно затягивая минуту прощания.

— До того серенького? До того дворца? — усмехнулся он, понимая, что будет приглашен в дом и представлен, допустим, Надиной матери, которая, возможно, лишь немногим старше его, Штокосова, а выглядит нисколько не старше. Итак, неужели предстоит знакомство с женщиной, которая, может быть, выглядит нисколько не старше тебя? Этого Штокосов очень не хотел! Потому что серенький кирпичный дом на Инженерной вовсе не тот дворец, где ждут седеющего гостя. Вовсе не дворец. Скорее всего — кирпичная ловушка, где так нелегко ему будет держаться с достоинством или казаться весельчаком, легким, приятным, ироничным собеседником. Но асфальтированная тропа, которая видом своим напоминала треснувшую мешковину, уже сделала зигзаг и влилась в асфальтовый разлив двора. И если ты дошел до заветной двери подъезда, полураспахнутой и посылающей душок перезрелых фруктов, то почему бы и не подняться по выщербленным ступеням? Почему бы и не подняться, пускай даже и карабкаешься вверх с таким чувством, точно ждет тебя некий моральный эшафот? Почему бы и не зайти туда, где незнакомая женщина, возрастом несколько старше тебя, а на вид даже помоложе, улыбнется странно, с удивлением, — и одной лишь этой улыбкой казнит тебя?

Но вот уже и ключик в Надиной руке роняет угрожающую скороговорку…

Штокосов вошел, пережив мучительные минуты в своей жизни и ожидая новых, которые будут не легче. И потому он сначала зажмурился в темноте прихожей, словно предстояло ему открыть глаза уже на свету, уже перед незнакомой женщиной. И чтобы никакого беспокойства в глазах, чтобы веселыми были глаза!

Но женщина, незнакомая ему, Надина мать, не спешила выйти и добрым, но удивленным взглядом сразить его, Штокосова. Что ж, мог появиться и отец, тоже не очень пожилой, еще и не седой, с черной шевелюрой. Или брат. Но с мужчинами легче, можно отделаться фольклорным юморком — и до свиданьица!

Свет включили, Штокосов еще раз зажмурился, набираясь храбрости, а когда открыл глаза — увидел все ту же Надю, которая в эти мгновения, когда он прикидывал варианты и думал о себе, вроде отсутствовала, а теперь опять появилась, милая, прекрасная, но и коварная. Уж не коварство ли — устроить какие-то смотрины, что ли?