Григорий Терещенко - Гранит

— Вот оно что! Оказывается, ты давно нацелился на эту однокомнатную квартиру, — подмигнул Остапу Боровик. — С балконом и красавцем дубом!

Все засмеялись.

— А вообще так в жизни и бывает, — продолжил Боровик, — сделай для других добро, и оно вернется к тебе.

— Не всегда, — заметил Михаил Андреевич.

Никто возражать ему не стал. С Драчом спорить трудно.

— Зоя Степановна, покажите-ка нам своего Алешу-богатыря. Хотя бы одним глазком взглянуть, — попросил Борзов.

— Потом, потом, — засмущалась Зоя.

— Вы правы, настоящий богатырь! — сказала Оксана Васильевна. — Больше пяти килограммов весил, когда родился.

На столе появлялись все новые и новые блюда. Стол большой, круглый. Тесно не будет.

— Прошу к столу, дорогие гости! — стала приглашать Зоя.

Оксана Васильевна и жена Боровика стояли у окна. Они тоже, как и мужчины до этого, любовались молодым дубом. Впрочем, Оксана Васильевна больше рассматривала отражение своего лица в стекле. Ей казалось, что она различает даже крупинки пудры и трещинки помады на губах, похожие на морщинки. Видела она, конечно, и настоящие морщинки, и едва заметные «птичьи лапки» у глаз. «Неужели так вот незаметно и подкрадется старость? — задумалась Оксана Васильевна. — Ох, как не хочется стареть!..»

За стол сели дружно. Мужчины налили себе, кроме Боровика, коньяку. Женщинам — мускат.

— Михаил Петрович, а мускат действительно приятный,— пригубив, сказала Зоя. — Смотрите, смотрите: и в самом деле солнце в бокале!

В квартире стало тихо. Даже слышно было, как ветви поглаживают перила балкона.

— Давайте еще по чарочке, — предложил Остап.

— Правильно! — поддержали мужчины. — За маму! За маму!

Прокатился мелодичный звон бокалов.

Михаил Петрович отпил немного муската. Закусил сыром. Потом недоверчиво посмотрел на блюдо перед собой. Не свинину ли, запеченную в тесте, ему поставили?

— Это судак, — успокоила его Люба, заметив, как он с опаской поглядывает на блюдо.

Михаил Петрович аккуратно отрезал небольшой кусочек, попробовал. Потом второй, третий...

— Вот это судак! — похваливал Боровик. — В лучших ресторанах такого не ел. Как вы его готовите?

— Это Люба приготовила, — ответила Зоя.

— О! Я и не знал о ваших способностях в кулинарии. Расскажите, пожалуйста, жене о ваших секретах!

— Обязательно, даже напишу все подробно, — отозвалась Люба.

Общий разговор никак не получался. Каждый чувствовал это, но старался не замечать. А все потому, что сегодня ночью Григоренко уезжает в Москву.

Люба сидела словно сосватанная за нелюбимого. Грустная, задумчивая. В мыслях она прощалась с Сергеем Сергеевичем. «Он был для меня всем: и отцом, и наставником... И люблю я его, как прежде. И буду любить!.. Но неужели он не догадывается? Не может быть... Но пусть не судит строго... Наверное, молодости моей испугался. Сказал бы только — на край света за ним пошла!.. Если его уволят, он, конечно, здесь не останется... Да, важные проблемы решал ты, Сергей Сергеевич, но не смог в мое сердце заглянуть!.. Фу, что за глупые мысли? Чужому счастью завидую, бессовестная! У него ведь жена есть. Вон — рядом. И, как всегда, искоса поглядывает на меня...»

— Сергей Сергеевич, а как с главным инженером? — спросил Остап. — Не подобрали еще?

Прорабу не безразлично, кто будет главным инженером, с кем ему придется работать. Настоящий главный инженер — мозг предприятия.

— Из Москвы привезу, — улыбнулся Григоренко.— Или сам главным приеду, если доверят...

— Послушайте, мужчины, здесь не производственное совещание, — сказала жена Боровика. — Давайте лучше споем!

— Может, какую-нибудь довоенную, — предложил Григоренко и сам начал: — «Утро красит нежным светом...»

Спели несколько песен.

— Да, любим мы довоенные песни, — задумчиво произнес Боровик. — В них что-то чистое, светлое...

Вскоре мужчины вышли из-за стола покурить.

«Странно, — думал Остап, — не прошло и двух лет, как прибыли мы сюда в одно время с Григоренко. А оглянешься назад, сколько хорошего, удивительного произошло. Все, даже мелочи кажутся полными особого смысла. Не зря то и дело слышится: «А помнишь?», «А ты помнишь?» Да как не помнить! Пройдут годы, а вспоминаться все будет».

Разошлись рано. Вечер прошел как-то скованно.

Григоренко понимал, что причиной этому был его отъезд. Ему было и приятно, и неловко.

Сестра подняла Сергея Сергеевича рано, как только куранты пробили шесть утра. Накормила завтраком и сказала: