Эльмар Грин - Другой путь. Часть первая

Дочь тоже в росте шла скорее по материнской линии, хотя еще не догнала ее сантиметра на два, но свою толстую косу насытила больше коричневатым цветом отцовских волос и в глаза свои внесла из его глаз тот же цвет.

И получилась любопытная вещь: глаза отца не выделялись ничем особым посреди равномерной коричневатости его собственного полного лица, а на лице дочери такие же по цвету глаза — у русских они называются карими — приобрели совсем иной вид. Они заиграли, как золотые звезды, в окружении темных ресниц и нежного загара девичьих щек и лба.

Ермил указал мне место за столом и сам уселся рядом. А усевшись, он сказал мне по секрету, по по-прежнему громко, на всю кухню:

— Вы и представить себе не можете, Алексей Матвеич, до чего она у меня сердитая. Только ради всех святых не говорите ей, что я вам пожаловался. Убьет! Да, да! О, тиранит она меня нещадно! Хорошо, детишки начинают помаленьку подрастать и скоро будут в состоянии вступиться за меня, а то бы сгинул, ей-богу!

Детишки в это время тоже подошли к столу, и я еще раз полюбовался девушкой. Нет, она вовсе не выглядела тяжелой, в чем упрекал ее брат. Ничего лишнего не было в ее стройном теле, хотя нижняя часть ее и казалась тяжелее верхней. Только несла она себя несколько лениво, словно нарочно прибавляя себе этим тяжеловатости. Но даже в этой тяжеловатости была в то же время красивая легкость, чего она сама, конечно, видеть в себе не могла. Случись ей попасть на конкурс красоты, она обязательно получила бы звание «мисс России», ибо таила в себе все задатки дородности настоящей русской женщины.

И, глядя на нее, я подумал, что вот у меня теперь тоже очень скоро могла появиться такая же красивая дочь. Почему бы и нет? Женщина для меня уже нашлась. И это была тоже по-русски красивая женщина. К ней собирался я ехать в этот вечер, чтобы окончательно все уладить. Ее намеревался я увезти в свою Суоми. И если не получилась когда-то, в давние времена, любовь между финном Илмари Мурто и русской женщиной Верой Павловной, то получится зато теперь между другим финном и другой русской женщиной. Тут уж промаха не предвиделось.

Так я раздумывал, сидя за столом у Ермила Антропова.

Хозяйка спокойно ела суп. А дети, сидевшие напротив меня и Ермила, не только ели, но и спорили о чем-то. Брат сказал сестре наставительно:

— А разве это не такой же показатель культуры? По-моему, когда нет интереса к спорту — это и есть бескультурье. Чем ниже культурный уровень человека, тем меньше он имеет понятия о спорте.

Сестра сказала:

— Спасибо за сравнение. А я и не знала, что учиться в десятом классе — это значит впадать в бескультурье.

Брат ответил сердито, не усиливая, однако, своего молодого баса:

— Не мели ерунду! Я говорю, что совмещать надо уметь! Подумаешь, задача какая невыполнимая! А не развивать совсем свои природные физические данные — это просто преступление.

Сестра ответила:

— Ну и развивай свои природные данные! Я вижу, ты за все хватаешься, кроме книги: ты и бегун, и боксер, и штангист, и прыгун. Зато выше техникума не прыгнул. И будешь, как тот Милон древнеримский, с недоразвитым умом. Но не забывай, чем он кончил.

Брат сказал:

— А у тебя, смотри, не получилось бы обратное.

Сестра возразила:

— А что уж я, замухрышка; что ли, какая-нибудь, болезненная и хилая? Кажется, у меня все на месте. Я могу не хуже других бегать, плавать, в походах участвовать.

Хозяйка встала из-за стола, чтобы подать нам второе блюдо. А дети, доедая суп, все еще продолжали вести свой разговор.

Брат сказал сестре:

— Не воображай, пожалуйста, что ты без недостатков и что у тебя нечего выправлять спортом.

Сестра так и вскинулась вся при этих словах и даже ложку оставила в покое, допытываясь у него:

— А какие у меня недостатки? Ну скажи, какие? Ты сам сплошной недостаток, если хочешь знать!

Брат улыбнулся и сказал, наклонившись к ее уху:

— Твой главный недостаток в том, что у тебя трудно найти недостаток.

Сестра тоже улыбнулась примирительно и показала ему кончик языка, влажный и красный от горячего супа, да еще скорчила гримасу. Но нельзя сказать, чтобы гримаса выглядела неприятной на ее лице. Совсем наоборот. На таком красивом лице и гримаса, оказывается, могла быть красивой. Скорчив брату гримасу, она бросилась помогать матери распределять между нами котлеты с рисовой кашей и подливкой.

— Да, у меня тоже могла быть в скором времени такая же славная балованная дочь, в которой точно так же затаилась бы вся красота России со всеми своими не высказанными еще перед миром загадками. Почему бы нет? Все шло у меня к тому.