Валентин Черных - Москва слезам не верит

– Но я не планирую никакого акта до свадьбы. А она пока не предвидится.

– Ну, как знаешь, – усмехнулась Изабелла. – Но я бы на твоем месте не зарекалась.

Катерина вышла из высотного дома и заспешила в метро. Она уже переняла привычку москвичей экономить время на транспорте, но вдруг осознала, что спешить особенно некуда. Раньше после работы она бежала в библиотеку, через три-четыре часа неслась из библиотеки в общежитие, ужинала кефиром с булочкой и ложилась спать. Рабочий день на фабрике начинался в восемь утра, сорок минут уходило на дорогу, столько же нужно было, чтобы одеться и позавтракать. Катерина вставала в шесть. Она старалась лечь пораньше, потому что если спала меньше восьми часов, то после работы на фабрике ей хотелось прилечь и поспать хотя бы час, а это означало, что она не попадала в библиотеку. Теперь все закончилось, во всяком случае на время, пока Изабелла не найдет репетиторов.

Катерина не заметила, как вошла в привычный свой ритм, она уже неслась к метро, лавируя среди прохожих, которые никуда не торопились в этот теплый летний вечер. Остановись, приказала она себе. И не вошла в метро, а присела на скамейку, чтобы обдумать случившееся. Раньше все было просто. Надо было закончить школу и поступить в институт – это главное. Но ведь даже если она поступит в институт – это только оттяжка на четыре года. А где жить потом? Молодые специалисты, закончившие институт, получали в общежитии привилегию – отдельную комнату. Но потом они женились, рождались дети, и в одной комнате жили втроем и вчетвером по десять лет, пока не получали постоянную московскую прописку. Тогда их ставили на очередь. В отдельные квартиры переселялись ближе к пятидесяти, когда у сыновей и дочерей появлялись свои дети, и отдельная квартира, о которой мечтали всю жизнь, превращалась снова в общежитие.

Посидев на скамейке в невеселых этих размышлениях, Катерина вошла наконец в метро. В вагоне напротив сидели двое парней лет по семнадцати. Они явно рассматривали ее. Катерина машинально одернула юбку, парни усмехнулись, наверное, им понравилось, что их воспринимают как взрослых. Московские – определила она. Белые накрахмаленные рубашки, узконосые модные ботинки, хорошо отглаженные узкие брюки. Отцы давали деньги на одежду, матери за ней следили. Москвичи отличались от ребят из общежития, которые сами стирали, и их рубашки никогда не становились такими белыми. Катерина машинально посмотрела на часы. Если вовремя подойдет автобус, от станции «Сокол» до общежития она доберется минут за сорок. День заканчивался, но впереди был еще длинный незаполненный вечер.

Людмила лежала, закинув ноги на спинку железной кровати. Ноги у нее были стройные, хорошо тренированные, чуть полноватые в икрах. Когда по многу часов стоишь на стройке с мастерком или у конвейера, икры увеличиваются, как у тяжелоатлетов. А ей пришлось постоять и на стройке, и на конвейере. Через несколько лет на ногах уже проступят вены, потом узлы сосудов – из-за них пожилые сотрудницы даже в жару ходили в плотных чулках. Людмила подтянула полы халата и осмотрела бедра. Тоже начинают полнеть. Надо худеть, подумала она с тоской. Теперь она работала на хлебозаводе, а там в столовую работницы обычно не ходили, обедали сдобными булками и молоком. Людмила следила за фигурой, каждый день вставала на весы. Она боялась превратиться в тетеху с покатыми, как у молотобойца, плечами, с животом, за складками жира которого нарастала мускулатура и от этого живот становился огромным. Мужчины скрывали свои животы пиджаками, куртками, а женщины надевали легкие платья и не стеснялись своего разбухшего тела, потому что вокруг ходили такие же – не лучше и не хуже. Людмила приехала в Москву четыре года назад. Она закончила ФЗО – школу фабрично-заводского обучения, проучилась шесть месяцев и стала маляром-штукатуром. Но работу эту выдержала только одну зиму. Она с детства терпеть не могла холода, а в шлакоблочных коробках новых домов было еще холоднее, чем на улице. Следующей зимой она уже работала на конвейере автозавода. Тяжелая, тупая, изнуряющая работа, но зато в тепле. Заканчивать среднюю школу и институт – на что потребовалось бы минимум восемь лет – в ее планы не входило. Она хотела выйти замуж, но не просто замуж – у нее были вполне конкретные требования к будущему спутнику жизни. Во-первых, он должен быть москвичом, и не потому, что московские парни отличались от иногородних. Москвичи, конечно, побойчее, поразворотливее, но главное – москвичи имели постоянную прописку. Со своей временной лимитной она могла работать только на стройках, на конвейерах, в литейных цехах, на тех самых тяжелых работах, на которые не шли москвичи. И поэтому в Москву допускали до ста тысяч молодых людей и девушек по лимиту. Они селились в общежитиях, обычно в комнатах на троих, как сейчас жила Людмила. А это – три кровати, три тумбочки, платяной шкаф, три стула и стол. Все казенное с инвентарными номерами. Выход отсюда был только один: замуж за москвича. За Людмилой ухаживали хорошие парни – спокойные, работящие, непьющие, но как только она узнавала, что они такие же лимитчики, тут же прекращала знакомство. В каждом женском общежитии существовали мифы об удачных замужествах. Рассказывали, например, что одна из девчонок познакомилась на танцверанде в Сокольниках со студентом института международных отношений, вышла замуж и уехала с ним в Америку. Людмила тоже ездила на танцверанду в Сокольники, но ей студенты института международных отношений почему-то не попадались. На танцы ходили студенты строительных институтов, такие же иногородние, как и она. Они тоже мечтали познакомится с москвичками, чтобы после окончания института остаться в Москве.