Александр Лебеденко - Лицом к лицу

Воробьев вынул из бумажника визитную карточку и молча подал ее Спурре.

— Очень хорошо, очень хорошо, — твердил господин Спурре, рассматривая карточку со всех сторон. — Я могу познакомить вас с лицом, которое вас интересует. — Он задумался. — Господин Тенси — очень занятой человек. Допустим… Сегодня у нас среда. Можете ли вы в пятницу, в семь вечера — безобидный час, — зайти на Невский в третье по счету кафе от Владимирского к вокзалу… Там столики, какао, кофе. Я буду с господином Тенси.

Господин Тенси был точен, и в семь вечера в пятницу они втроем пили горячее, но скверное какао в подвальчике дома против кино «Колизей».

— Меня интересуют две вещи, — цедил сквозь зубы американец, глядя прямо в лицо Воробьеву, — разумеется, только в плане частных интересов.

Воробьев счел за лучшее сказать, что он совершенно незнаком с английским языком. Спурре переводил ему фразу за фразой. Воробьев не пожалел об этой предосторожности.

— Пусть этот бык думает, что мои личные дела — это все. Второе придет после некоторой проверки. Это не переводите, — тем же тоном цедил Теней.

«Ах ты, гнида», — подумал Воробьев, хотя на гниду этот массивный толстоносый человек в мохнатом туристском костюме походил меньше всего.

— Я — любитель искусства. Мы, американцы, тратим уйму денег на все это… — Он сделал широкий жест растопыренными пальцами мясистой руки. — Во время такой разрухи гибнут мировые ценности. Нетопленные квартиры. Отсутствие ухода, прислуги. У вас даже музеи не имеют дров. Я охотно покупаю для себя и для друзей предметы искусства. Но настоящие, — он поднял руку, сверкнув рубином большой запонки. — Настоящие… Тициан, Мурильо, Гальс, Дюрер и Рембрандт, особенно Рембрандт, — у нас в Штатах тысячи три Рембрандтов. Можно лучших русских художников. Ну, кроме картин, скульптура, ювелирные изделия, фарфор: Гарднер, Чельси, Мейсен и вот этот, ваш Петербургский. Редкие книги. У вас — Коран Османа, есть Эльзевиры. Старинные иконы, византийского и грузинского письма.

— Но ведь я ничего в этом не понимаю.

— И нечего понимать. Зато вы знаете город. Вы найдете пути. Оплата валютой. Можно белой мукой, сахаром, рисом. Очень хороший бизнес для вас…

— Не пренебрегайте, — сказал Спурре, когда они остались одни. — У них три тысячи Рембрандтов. Он написал не более пятисот полотен. Вот сделайте выводы из этой арифметики, — он мелко и хитро захихикал.

Воробьев был в дурном настроении. Он ожидал другого. Но, судя по не переведенной ему фразе, будет и что-то другое. Все равно — деньги нужны. Не заходя домой, он поднялся к молодому художнику Коле Евдокимову и, не здороваясь, с порога спросил его:

— Вы можете добывать картины, ну, всяких там мастеров, старые иконы и все такое?.. За муку, рис, сахар… — И, прежде чем тот успел ответить, заявил: — Мы с вами будем искать. Доход поделим.

Евдокимов не скоро понял, чего от него хотят. Но и сам он и его друзья нуждались в самом необходимом, и вскоре к мистеру Тенси потекли иконы в древних ризах из купеческих квартир на Гороховой и Вознесенском, картины с Потемкинской и Фурштадтской, фарфор и бронза из Царского Села. К делу приспособили и Синькова. Голод подстегивал этих добровольных комиссионеров и открывал двери квартир, когда-то многолюдных, а теперь оставленных на одиноких бабушек, тетушек и прислугу. Тенси платил скупо, но аккуратно.

Через месяц Тенси познакомил Воробьева и Синькова с иностранцем, которого он отрекомендовал как своего друга.

— Вы сильные и смелые люди, — не то спросил, не то сказал утвердительно друг господина Тенси.

Воробьев пожал плечами.

— Мне сказали, что на вас можно положиться.

Воробьев ждал.

Это молчание понравилось иностранцу.

— Нам нужно два человека для одного дела, которое может не понравиться вашему правительству, но нужно для общего успокоения и порядка.

— Пожалуйста, — просто сказал Воробьев.

После этого разговора каждые три дня, захватив рыболовную сеть и удочки, друзья отправлялись под вечер с Елагина острова к финским берегам в небольшом ялике, который обычно стоял на замке у моста. Во тьме, мигая крохотным огоньком, к ним подходил быстроходный катер. На носу стоял неразговорчивый финн с трубкой в зубах и в кожаной ушанке, молча принимал небольшой пакет и вручал Воробьеву такой же.

Высокий черный человек в назначенный час поджидал Воробьева в Летнем саду на пустынной набережной Фонтанки. Он принимал и отдавал пакеты, оглядываясь во все стороны. Это был Леонид Иванович Живаго, мелкий служащий одного из посольств.