Александр Лебеденко - Лицом к лицу

— Мне все равно. Я б и на крыше…

Комиссар опять долго молчал.

— Ты партийный устав знаешь?

Теперь молчал артиллерист. Лицо его наливалось краской. Видно, он имел что сказать, но сдерживался.

— Я, товарищ комиссар… могу рассказать… — начал он, волнуясь. — Я, если посмотреть… всю революцию… Мы как один…

Комиссар впервые улыбнулся. Таких парней он видел немало.

— Как звать?

— Алексей Черных.

— Ну, садись пить чай. Будем разговаривать.

Разговаривая с Альфредом Бунге, можно было думать о своем. Неизвестно, чем были заполнены интервалы между редкими фразами латыша: туманной мозговой ленью или мускулистым размышлением, которое должно породить единственную в своем роде следующую фразу. На вопросы Алексей отвечал Альфреду охотно и пространно и в паузах про себя ощущал легкую тревогу, которая нарастала в нем с каждым ударом колес.

Два года он не видел Петрограда. Когда он, впервые покинув родную деревню, ехал с вокзала на Выборгскую, город прошел за трамвайным окном, разворачивая в утреннем тумане свои проспекты с рядами ветвистых трамвайных столбов, витрины широких улиц, сливая в живую черную реку толпы на тротуарах. Но он не остался для Алексея чужим, этот город дворцов и широких, прямых проспектов, этих кварталов от городового до городового, которые подозрительно оглядывали плохо одетого паренька. Острыми ощущениями, редкими радостями, болезненными, незабываемыми ударами он встряхнул деревенского парня, как океанский шторм обжигает молодого моряка. Встряхнул и полюбился накрепко, без колебаний. И второй раз — в отпуску, солдатом — он проскочил с вокзала в предместье, боясь, как чумы, бесчисленных офицерских кокард и генеральских лампасов, которые заставляли его вздрагивать и столбом замирать на месте. Он чувствовал, что если вернется когда-нибудь с фронта, то не в деревню, а в этот шумный город.

— Намерен остаться в Петрограде?

— Лучше бы всего…

Любовь к этому городу не была в глазах Альфреда Бунге недостатком. Он одобрительно кивнул солдату.

…Теперь в Таврическом дворце, в Смольном — Советы. И солдаты во дворцах, в Советах. Он видел когда-то Смольный издали. Цветная ограда, как монастырь на Волхове. А в Зимнем, говорят, дыры от снарядов и стены как решето.

— Что собираешься делать?

— Найдется, я думаю, работа… Что скажут в парткоме.

Альфред еще раз одобрительно кивнул головой. Курил беспрестанно, пуская дым в потолок.

…А тревожно оттого, что по-настоящему не знаешь, как встретят новые партийные товарищи. Подумают — самодемобилизовался, как другие. Может быть, действительно по-партийному нужно было: нос в крови, а часть найти. Ехать не в Петроград, а в Самару или остаться на фронте добровольно. Показать образец дисциплины.

У Альфреда свой ход мыслей. Он сухо спросил:

— Все бегут с фронта. Кто же будет в окопах?

Алексей понимает не хуже латыша: покуда не заключен мир, надо кому-нибудь оставаться в окопах. Но латыш попал в больное место. Алексея разбирала досада, и он сказал:

— Все равно мало народу осталось. Мир будет…

— Ты, вероятно, думаешь, революция — это большая драка. Все получить и ничего не дать.

Глаза Альфреда неприятно потемнели. Он поднялся и вышел в коридор. К вагону на рысях подкатывала такая же забитая народом станция.

«Сухие дрова жарко горят», — посмотрел вслед латышу Алексей.

Народ неистово шумел у окон. Густой морозный пар у красных от натуги лиц. В отчаянии стучат, заглядывают в окна.

Было любопытно узнать у латыша, откуда он едет, кого везет, но Бунге не располагал к вопросам. Зато он хорошо и охотно слушал. За рассказом было спокойнее. Тысячи людей оставались на станциях, пропуская уже не первый поезд. Крыша вагона подозрительно грохотала под каблуками замерзающих наверху пассажиров, а он ехал в тепле и чистоте. Он был как бы под арестом, но арестовавший его комиссар поил его чаем, внимательно — это видел Алексей — присматривался к нему. Ну что ж, пусть смотрит. Хорошо или плохо он сделал, уехав с фронта, едет он не на печь в деревню, а в Петроград и дальше служить революции.

У Гатчины Альфред сказал:

— Я вижу, ты парень неплохой. Но на фронте ты, видно, разболтался. И кроме того, тебе следует учиться.

На суховатый тон, на скрытую насмешку Алексей едва было не рассердился, но раздумал.

— Что-что, а учиться не отказываемся.

В ясной веселости его серо-голубых глаз опять играли огоньки умного задора.