Алексей Кожевников: Том 4. Солнце ездит на оленях

Обе упряжки, одна с начальником, другая с солдатом, умчались. Второй солдат остался в Веселых озерах.

— Пока вы собираетесь, где бы мне приткнуться и соснуть, — сказал он Фоме. Затем начал потягиваться, зевать и жаловаться: — Ну, и сторонушка у вас: то солнца нет совсем, то не заходит пол-лета. Я здесь уже больше года стражду, ни разу не выспался как след. Кажись, лег бы и спал всю зиму, по-медвежьи. Так пристрой куда-нибудь!

Фома увел солдата к себе. Мотя устроила ему постель возле камелька. Солдат быстро, крепко заснул.

Веселые озера — небольшой поселок. Все хозяева без особого труда поместились в одной тупе и продолжали сход.

— Начальник врет. Не будут платить, — сказал Оська, молодой охотник.

— И не отпустят весной, — добавил сидящий рядом с ним.

— Замучим всех оленей и быков и маток. Не будет приплоду, — подхватил третий.

— Нам совсем не нужна дорога. Мы ездим на оленях. Олень хорошо бежит и без дороги. Надо уехать в тундру, — посоветовал четвертый.

Железная дорога в первый раз коснулась веселоозерцев, но понаслышке они знали о ней. Жители соседних поселков бывали, работали там, и никто из них, решительно никто не видел от нее пользы для лапландцев. Русским, говорят, нужна: они торгуют, служат в солдатах, воюют и не умеют водиться с оленями. А лапландцам совсем ни к чему: в солдаты, на войну их не берут, они малы для этого ростом, торговать чужим добром не любят, а свое совсем просто перевезти и на оленях. Против оленя дорога ничего не стоит. Олень-то, как ветер, бежит куда угодно, а дорога возит только по одному месту. Всем, кто видел высоко взгроможденную земляную насыпь, бесконечную лестницу из шпал и рельсов, дорога показалась смешной, дикой выдумкой глупых людей.

Фома дождался, когда все сказали свое слово. За дорогу, за работу на ней не было ни одного. Тогда Фома протянул руку к пылающему камельку и заговорил:

— Потуши огонь в тупе, закрой дымовую дыру, собери всех оленей, посади в нарты жену, детей, погрузи добро. Уедем в тундру и будем жить в походных шалашах. Я поеду последним. Согласны?

— Да-да. Пошли, нечего терять время. — Все начали надевать шапки.

— А ты что скажешь? — обратился Фома к колдуну.

Колдун потребовал воды. Хозяин тупы засуетился:

— Зачем? Сколько? Какой?

— Глупый человек. С тобой только язык ломать, — проворчал колдун.

Он всегда говорил скупо, туманно. Затем подошел к котлу, который висел над камельком, зачерпнул ковш не то чаю, не то ухи и плеснул в огонь. Клуб серого пара дико, с громким шипением кинулся в дымовую дыру.

— Заливай огонь и сам лети, как пар, в тундру! — сказал колдун и, довольный своей выдумкой, гордо, важно вышел из тупы.

Все разошлись по домам. Фома велел сыну пригнать оленей с пастбища, а сам с дочкой начал собираться в дорогу. Моте он шепнул потихоньку, что поедут в тундру, а громко, для солдата, говорил так, будто собирается строить дорогу.

Солдат спал чутко, иногда открывал глаза, но, увидев, что хозяин занят сборами, снова закрывал их. О каком-либо подвохе он не думал. Какой может быть подвох, когда он в доме у самого старосты!

Недолгое полуденное просветленье миновало, наступили вечерние сумерки. Небо было в тучах. Но сквозь них пробивался кое-где свет луны, и привычный к сумраку человек все хорошо видел.

Колян бежал на лыжах к лесу, в котором паслись олени. Рядом с ним бежала оленегонная лайка. Природа дала ей острую, очень подвижную мордочку, стоячие, чуткие ушки, белую-белую шерсть, круто загнутый вверх серповидный хвост и на самый кончик его повесила черную, пушистую кисточку, вроде клубочка дыма. По этой отметинке и назвали лайку Черной Кисточкой.

Впереди, рядом и позади Коляна бежали к тому же лесу соседи. Слышался резкий свист лыж и звонкий хруст снега, плотно сбитого ветром и затем смерзшегося.

Добежав до леса, люди останавливались и только подавали свой голос собакам, которые умчались дальше, грудить оленей.

Лайки твердо знали всех оленей своего хозяина и заворачивали их к нему, послушных — лаем, малопослушных — угрожающим рычанием, своевольных хватали зубами. Вскоре весь лес кругом ожил: потревоженные оленями, закачались лапы ельника, начали стряхивать с себя снег, затрещал сушняк, послышался олений храп и постукивание парных оленьих копыт. Олени, погоняемые собаками, ломились сквозь лес на чисть и гладь озера, затем мчались к поселку. На белом поле заваленного снегом озера резко чернели ветвистые рога, — казалось, что корявые северные кустарники сорвались со своих мест и помчались куда-то.