Петр Замойский - Восход

Увар тяжко вздохнул. Видимо, он так много ни с кем еще не говорил. Отер пот с лица, закурил.

— Вроде порченый я стал. Свояк мой тоже. Тут война. Цари с императорами чего-то не поделили. Нет бы им самим подраться, как ворам на майдане, — они всяк свой с чужими народами столкнули. Кровь неведомо за что полилась. Дошла очередь до меня с Ваней, взяли в ополченцы, фуражки с крестиками надели, обмундирование. Я подумал: «Эка невидаль — воевать! Лучше воровать, чем пропадать не знай за что». И во всем казенном, вместе с крестиком, драла! Хватов тоже сбежал. Встретились мы с ним, подумали — как быть? Домой нельзя. И жили в чужом селе у знакомого майданщика. Опять пустились на воровство. Теперь уже обкрадывали цейхаузы. Сапоги, шинели, амуниция пошла. Рискованно и хитро было. Через знакомых подпаивали часовых, всучали деньги. Они бросали свои посты и латата тоже в дезертиры. Пришла февральска. Черт не разберет! Митинги, ораторы, все говорят, кричат. Мы со свояком решили держаться подальше. В этой неразберихе ни за что можно пропасть. И пить стало нечего. Самогонку еще не придумали. Оно верно, спирт появился, да его быстро изничтожали. Да, правду говоря, и воровать нам и мотаться надоело. Кругом заваруха да самосуды. Порешили мы жить дома. Настала пора образумиться…

Увар передохнул, в который раз закурил и невесело, досадливо усмехнулся.

— Надо же быть греху. Опричь всего досаде. Только хотели за разум взяться, глядь, милиция земской управы да мужики напали на нас и сцапали. За что? Кто-то в волости хапнул деньги, пособия для солдаток. Свалили на нас, как на бывших воров. Вот уж «вдова не спала, а дите прислала». Опять в тюрьму нас наметили, да, к счастью, оказалось, что старшина с писарем просчитались. Вместо рублевых пачек выдавали трех- и пятирублевые. Царские еще были деньги. Ну, разобрались они, а нас вернули с дороги. Только домой мы не поехали со свояком — ведь опять какой-нибудь грех может случиться — и тронулись в Сибирь. Подальше от своей воровской тени. В Самаре нас схватили чехи, приняли за большевистских лазутчиков. Чуть не расстреляли, да мы сбежали. Куда? Домой. Поблуждали по разным дорогам, чуть с голоду не подохли. Но уже на воровство перестало тянуть. Кое-где подзарабатывали. Сено косили, хлеб убирали. Так до осени. А тут и зима. Подзаработали денег и вернулись домой. На селе уже большевистская власть. Перетащил свою избу с хутора, как и Ванек. Но, видать, не вышло нам доверия и от Советской власти. Не успел крышу покрыть, как нас по приказу начальника милиции Жильцева сцапали и засадили. Вот и сидим, хлеб жрем и не знаем, чего ждем. Озлобилось мое сердце, так сказать, могуты нет. На всех людей озлобилось. Веру потерял я! — заключил Увар тяжелую повесть.

Некоторое время мы молчали. Увар низко склонил голову. Возможно, он раскаивался в своей исповеди.

— Дядя Увар, не злобись на людей. Они тут ни при чем. Вот ты говоришь — Жильцев тебя посадил. А почему, тебе невдомек?

— Невдомек, — сознался Увар. — А тебе вдомек?

— Догадываюсь…

— Тогда скажи. Скажи мне, человеку темному: чего хотел этот Жильцев?

И я ему на понятном языке рассказал все.

— Это что же, — заинтересовался Увар, — опять вроде царизма?

— Конечно. Отберут от мужиков землю и возвратят ее помещикам. Вернется в ваше село барин, немец Шредер, и земля перейдет обратно к нему. И отберут ее у вас.

— Силов не хватит, — прохрипел Увар как бы про себя.

— Силы у них много. За них и буржуи заграничные, и англичане, и американцы. Вот твой сын воюет, бьет буржуев. А вдруг осилят они нас? Первым делом расстреляют таких, как твой сын. Заодно и тебя и Хватова прихватят. Повесят. И детишек ваших и жен не пожалеют. Это, дядя Увар, и есть контрреволюция. Скажи по совести: что с ними делать?

— Башкой об угол! — свирепо ответил Увар.

— Правильно говоришь. Вот такой и Жильцев.

— Убить его надо!

— Сначала поймать, а потом предать трибуналу.

— Я бы его вот этими руками задушил! Скажи — где он сейчас?

— Скрылся.

— Упустили? Эх, вы!..

В это время в комнате начальника раздался звонок телефона. Затем послышался голос Николая Петровича:

— Здравствуй, Иван Павлович. Это я. Он вам нужен? Сидит здесь, у меня. Позвать?

Открылась дверь, и вошел Николай Петрович. Как бы не ожидая встретить Увара, он удивился, затем, протянув руку Увару, поздоровался. Тот быстро встал и недоверчиво подал свою.

— К телефону тебя, — обратился он ко мне. — Боркин. А ты, Увар… Ох, как ты, Увар, оброс! Побриться надо.