Анатолий Кудравец: Сочинение на вольную тему

Расчет был верный. Это самый краткий путь до леса, и он не просматривался из села, если не брать во внимание, что перед лесом начинался подъем. Оно и взлобок тот можно было обойти болотцем, что и сделал один из них. А второй пошел прямиком. Должно быть, решил, что отбежал уже далеко, а может, и страх гнал скорее в лес. Но как только он вылез из ложбины и показался во весь рост, прогремел выстрел. Оказывается, за ним давно следил партизан, положив винтовку на жердину забора. Когда знаешь, что в самого тебя не пальнут сзади, да если пристроиться на что-нибудь твердое, можно хорошо прицелиться.

Тот единственный, что убежал, был Стась Мостовский из Липницы. Он добрался до района и сообщил, что гарнизона в Клубче уже нет и даже школа, где располагался, сгорела.

Сквозь черное сито надмогильных берез в вышине просвечивает порыжелая железная бочка водонапорной башни. Без этой бочки не могли бы жить своим суматошным конвейером обитатели трех широких, раскоряченных на земле свинарников. Опять же, зачем было их тут ставить? Разве кругом места мало? Заборскому так захотелось — Заборский сделал. Ему что? Ни родных, ни близких здесь не было, — а теперь и подавно не будет. Приехал и уехал.

Дальше за кладбищем близ дороги под острой черепичной крышей стоит двухэтажное здание, сложенное из тесаных смолистых бревен в чистый, «немецкий» угол, без мха, но так, что трудно различить пазы между бревнами. Оно почернело от времени, дождей и снега, бревна потрескались, темно-зеленые наросты мха расползлись по некогда густо-красной ребристой черепице. Видно было, что здание это хорошо служило, но кому-то пришло в голову заколотить досками двери и окно на втором этаже, причем сделано это лишь бы как, сырыми досками, которые успели потемнеть и рассохлись, а шляпки гвоздей поржавели.

Так все это выглядело, если смотреть издали, с дороги. Но стоит подойти поближе, то сразу увидишь, что это не так. Фундамент слеплен словно впопыхах. Местами из крупных камней-голышей, связанных цементным раствором, и раствора, видать, не жалели, ляпали почем зря, так что он позастывал шероховатыми наростами; местами в него пошли целые глыбы колотого камня, вырванные из старой кладки. С одной стороны здания двустворчатые двери, крепкие, плотные, на петлях из толстого листового железа с фигурными разводами, с другой — то ли двери, то ли ворота, сколоченные из подвернувшихся под руку досок. И сколочены они давно — тоже почернели и рассохлись.

И пристройки нет. О том, что она некогда была, говорят более светлые полосы на стене по бокам дверей и выше, на втором этаже, где они сходятся, напоминая конек крыши.

Но это — на взгляд стороннего человека, который, увидев строение, заинтересовался им и пригляделся, подойдя ближе, а Игнат Степанович рассказал бы о нем гораздо больше.

Благо и просить его об этом долго не надо: ведь здесь находится колхозная мельница и привод для пилы-циркулярки, а начальником надо всем — Игнат Степанович. Играть в молчанку он никогда не любил и теперь не любит.

— Вопщетки, у каждого есть что сказать, надо только найти затравку или что-нибудь иное важное, говорит он, навешивая замок на пробой рассохшихся дверей. Запирает их с такой поспешностью, будто за ними по меньшей мере склад стратегического оружия и Игнат Степанович не имеет права показывать его даже самому близкому человеку.

Слова его обращены к Валере. Стало неписаным правилом: со школы Валера возвращается не поселком, вместе с другими учениками, а сворачивает сюда, к Игнату Степановичу. Дальше до Липницы они пойдут вместе, как это часто бывает, едва ли не каждый день.

— Взять хоть бы Сидора Тумиловича. Тот никогда больше двух слов связать не мог, да и те — «дай закурить», а можно было — так и вовсе молчал. Хотя и работа у него была такая: сторож, да ночной. С кем ночью поговоришь? Разве что с собакой, если она трется у ног. А в пятьдесят шестом году снегу горы навалило, около телятника по самые стропила намело, вот по этой горе волки и забрались на крышу. Нашли соломенную заплату, разгребли — и внутрь. Пять телок зарезали. Утром телятницы пришли кормить, а они лежат с выпущенными требухами. Да и то, видно, кто-то спугнул, а так могли бы всех перерезать.

Разыскали Сидора: дрыхнет себе на печи. «Где ты был и что видел? Вот тебе телефон — докладывай сам председателю, как все вышло». Сидор и так чуть живой был, когда своими глазами увидел, как волки распорядились, а тут… кто займет смелости сообщить о таком председателю? Да некуда деваться. Взял трубку и говорит: «Дак во, Семен Мартинович, вчера это ничего такого, а сегодня — на́ тебе, во што…» Председатель ничего не понимает, а он — опять свое: «Вчера это ничего такого, а сегодня — на тебе — во што…» Раза три повторил, пока тот не отверезил его матом. «Что такое — «во што»?» Тогда только Сидор нашелся и со злостью выпалил: «Не знаете, что такое во што? Волки ночью пять телок зарезали — во што!..» Как он и жив остался — мало кто догадывается. Судить собирались за халатность, что прокараулил ту заплату. Заборский человек был крутого нрава, да оно и правда часто так бывает: вчера ничего такого, а сегодня — на тебе… — в голосе Игната Степановича слышится озабоченность чем-то, даже раздражение.

Читать дальше