Василий Афонин - Устройство

— Зайдешь после всех, — нахмурился Панкратов и прошел в кабинет сквозь расступившуюся очередь.

Начался прием. Коржавин два раза выходил на улицу курить. Время шло. Когда последний посетитель вышел, Панкратов приоткрыл дверь.

— Заходи, — кивнул Коржавину. — И секретарше: — Я занят на полчаса, никого не пускать. Ну, здорово, — протянул он руку, закрыв дверь. — А то неудобно там, в коридоре. Садись, рассказывай, как живешь. Ты ведь учился где-то. Мать здорова?

Коржавин оглядывался. Кабинет в два окна, но, пожалуй, побольше, чем у Николина. Но портрет на стене один. Ряд стульев во всю длину стены, два стола. За одним Панкратов, на другом, поменьше, пара телефонов, бутылка минеральной воды.

«Кто же из них главнее? — подумал Коржавин. — Панкратов, видимо, у Николина минеральной воды не было». Все это время, пока Коржавин дожидался в коридоре, Панкратов, выслушивая посетителей, решая различные вопросы, нет — нет да и вспоминал о нем, думая, чего вдруг тот появился у него. Еще год назад, когда Панкратов только — только занял этот кабинет, ему подумалось, что вот сейчас, узнав о его высоком назначении, начнут к нему приходить с различными просьбами земляки, всякие там кумовья и уж родственники — обязательно. Этого Панкратов страшился больше всего. Но никто в течение года не пришел к нему, не сказал — помоги. Коржавин был первый.

— Надумали с матерью в Еловку переехать, — рассказывал он. — Избу купили. Сусловка разбрелась почти.

— Слыхал, — кивнул Панкратов. Он давно уже не был на родине, и не тянуло его туда. Начни вспоминать — все одно и то же: скотные дворы, грязь, ругань, затоптанный, в окурках пол конторы.

— В Еловке я себе работу присмотрел — преподавателем к школе. С директором договорился, приехал сюда — не берут. У Луптевой был. У Николина. Может, посоветуешь что?

— Что говорят-то? — Панкратов исподлобья посмотрел на Коржавина.

— Ничего не говорят. Спрашивают больше. Почему так, а не этак.

— Тут я тебе не помощник, — засопел Панкратов. — Николину я приказать не могу — он выше меня сидит. Да и Луптевой. Я ведь в основном хозяйственными вопросами занимаюсь, квартирными. Позвонить могу, конечно, но толку… — Он набрал номер. — Зоя Алексеевна! Здравствуйте, Панкратов говорит. К вам обращался Коржавин по поводу трудоустройства. Обращался… Так… да… понимаю… понимаю… — говорил он в трубку, косясь на Коржавина. Положил трубку, попросил: — Дай-ка трудовую посмотреть. — Долго листал, фыркал толстым носом.

— Все верно. Летун! С таким документом, милый, тебе не в районо нужно, а на Колыму вербоваться — верное дело. Да и возьмут ли? Как у тебя еще хватило духу к Луптевой пойти, не понимаю. Летун, и все тут.

— А при чем тут трудовая? — сдерживаясь, спросил Коржавин.

— Как это при чем?

— Ну да, при чем? Откуда видно, что я плохо работал?

— Откуда! Тут девяносто девять печатей — вот что! Все как на ладони! И попробуй докажи, что ты хорош! Ты почему, — Панкратов тыкнул пальцем в запись, — столяром не стал работать? Чем плохая специальность? Чистая… хлеб на всю жизнь. А ты год поработал и ушел!

— Правильно, — подтвердил Коржавин. — Там только рамы делали — больше ничего. А я их раньше умел вязать. Уволился, пошел к электрикам.

— Ну а там что не остался? Чего тебя понесло аж на Печору? — Шея Панкратова наливалась краснотой.

— Ребята на стройку уезжали, и я с ними. Мне интересно было посмотреть новые места. Не был я там ни разу.

— Ин-те-рес-но! — издеваясь, протянул Панкратов. — Видите ли, ему интересно было. Потому и ходишь, пороги обиваешь в тридцать лет. А сидел бы на одном месте, бил в точку, сейчас бы и квартира была и в квартире…

Сопя, стал закуривать, ломал спички. Коржавин наблюдал за ним.

— Я не хвалюсь собой, но тебе не грешно и послушать. Помнить, с чего я начинал? Кладовщиком работал, учетчиком, в навозе копался. А сейчас вот, — кивнул Панкратов, — паркет. Через все прошел.

…Начинал Панкратов не с кладовщика. Кладовщиком он стал позже, поняв кое-что в жизни. Кладовщик — это первая ступень лестницы, по которой с той поры подымался Панкратов.

Как всякий крестьянин, Панкратов вначале ухаживал за скотом, пахал землю, рубил избы. А кладовщик — это уже должность, хоть крошечная, но власть. Когда в Сусловку приезжало на машинах районное начальство, все, что окружало в тот момент Панкратова, казалось ему убожеством.

«А почему я не могу вот так на машине? — спрашивал он себя. — Они могут, а я не могу. Мне, значит, всю жизнь сидеть в кладовой, выдавать сапоги да ведра дояркам? Нет».