Михаил Стельмах - Большая родня

— Двадцатый год припоминаю. Первое распределение.

— Теперь дела у нас шире пойдут…

— Верно, — с полуслова понял его Иван Тимофеевич и зачем-то правую руку приложил к сердцу; по пальцам, как ток, перебежал пульсирующий перестук.

— Переживаешь, Иван Тимофеевич? — затронул плечом его плечо Павел Михайлович.

Высокий, по-юношески стройный и весь усеянный сединой, он казался и самым старшим и самым молодым между людьми. Только чуб и лучики морщин вокруг глаз старили его. Мирошниченко не раз даже казалось, что с годами молодеет их секретарь, особенно когда выступает на собраниях, пленумах, совещаниях. И слова у Савченко всегда были молодые, напористые и крепкие, как вешние воды.

— Переживаю, Павел Михайлович. Еще до сегодняшнего дня даже подумать не мог о бугорке. Ну, думал, дадут землю где-то на околице, чтобы меньше мороки было… Как вы сами о бугорке вспомнили?

Савченко засмеялся:

— Такая уж у нас в районе нехорошая привычка выработалась: когда утверждаем соз, то на совещание собираемся вместе — председатель райземотдела, председатель райисполкома, старший агроном… Значит, не ошиблись?

— Вот только бы нам весь этот бугорок перехватить, так как соседство с кулачьем — нож в спину. Посевы вытравят, вытопчут… — отозвался Степан Кушнир.

— Это в ваших руках. Поработайте с народом, с комитетом неимущих крестьян. К социализму жизнь не узенькими ручейками журчит, а широкими реками протекает… Это нам все товарищ Сталин сказал: «Главное состоит в том, чтобы строить социализм вместе с крестьянством, непременно вместе с крестьянством и непременно под руководством рабочего класса…» А бугорки — это ваши первые шаги. Волнительные, незабываемые, как для матери первые шаги ребенка: за ними начинается настоящий рост вверх…

Позади остался холодок долины, и сейчас плес вызревшей красной гречки размеренно, как человек во сне, дышал теплом и покоем. Поднялись еще выше.

— Вот ваша земля, товарищи! — ясным взглядом окинул крестьян Савченко. — Берите ее. Изменяйте. Обновляйте.

И созовцы, молчаливые, посерьезневшие, так теперь осматривали поле, будто впервые увидели его; оно уже становилось их хлебом и плотью; на нем уже не стонала батраческими косами укоренившаяся нищета, а раскрывался другой, еще непознанный, но надежный мир. Еще и тревога шевелилась на дне души, а глаза добрели, становились влажными от подсознательных ожиданий и надежд.

«Такими влажными, добрыми становятся глаза у крестьян, когда они на захмелевшей ниве поднимают на руки, как дитя, первый сноп», — в душе улыбнулся Савченко, следя и за крестьянами и за предвечерним полем.

Свет солнца уже блек на росах, и они, кажущиеся мальками, впадали в предвечернюю задумчивость — синели, как разбрызганные ягоды голубики. И земля синела, надувая над собой веселые паруса подвижного неба. Странными цветами расцветал венок небосклона, и в прозрачном воздухе колыбельной песней качался отголосок реки.

— Землемера бы нам теперь, — подошел к Павлу Михайловичу Бондарь.

— А может, немного подождем? — пытливо заискрились суженные в сиянии морщин глаза.

— Почему? — удивился и насторожился Бондарь.

— Не терпится?

— Не терпится, Павел Михайлович, так, будто до срока последние дни дотягиваешь. По этой земле я только наймитом, поденщиком ходил, и вот сразу в хозяева выхожу. С людьми. Да еще в какие хозяева! Поэтому и держится мое терпение на последней паутинке.

— Подожди, Иван Тимофеевич, еще несколько дней, пока инвентарь и лошадей получите.

— Ну, это само собой… — живее промолвил Бондарь.

— А тем временем, — обратился Павел Михайлович к созовцам, — о своих резервах подумайте. Укореняйтесь крепче. Пусть каждый сначала хоть одного крестьянина, ближайшего товарища, перетянет на свою сторону. Надо на вершине бугорка — все поле брать для соза.

— Постараемся, Павел Михайлович, — первым отозвался Мирошниченко. — Соседствовать с кулаками не будем. В болота их спустим.

— Э, не говорите мне, и болота для них, значит, жалко. В Майдане Соболевском, знаю, коммунары из плавней такой урожай гребут, — упорно выступил наперед Варивон.

— Откуда же ты знаешь? — чуть сдерживаясь от смеха, спросил Иван Тимофеевич.

— Как откуда? — сначала хотел вознегодовать Варивон, но своевременно спохватился. — Многие люди об этом говорят.

— А надо, чтобы все говорили, знали; чтобы новое, как из воды, поднималось перед человеческими глазами, — внимательно посмотрел Павел Михайлович на Варивона.