Михаил Стельмах - Большая родня

Джмок! Ждмок! Чмок! Глок! — отзывалась ночь, и тонкое ржание, похожее на плач, растекалось по невидимой темноте. Дмитрий, припадая к седлу, пустил Орла. «Может перескочит» — загорелась в сердце надежда. Как птица, влетел Орел в болото; стелясь и вытягиваясь, он минует косую живую цепь, вылетает на середину болота и только здесь начинает оседать. Но, могучими прыжками взвиваясь вверх, выскакивает из тины и снова вязнет, и снова вырывается.

Вот уже берег. Еще несколько прыжков! И вдруг Орел глубоко оседает, еще взвивается свечкой на дыбы, и уже не может вырваться из болота.

— Орел, Орел! — не слыша собственного тела, соскакивает Дмитрий на траву и, держась за повод, скользит вперед. Он увязает только по колена — дальше под ногами твердый грунт.

Горячо храпя, бьется конь, обдавая Дмитрия болотистой водой.

— Переправляйся! — командует Горицвет.

Зашевелился противоположный берег. Осторожно, идя по живому мосту, начали перебираться партизаны к своему командиру. И когда кони узнавали своих хозяев, которые по ним переползали дальше, к берегу, на миг замирал хриплый стон, и гнетущее предсмертное ржание врезалось в неласковую ночь.

— Припал я к своему, а он мое лицо губами ищет. А из глаз слезы, как фасолины, текут, — кусая губы, произносит Пантелей Желудь.

— Да. Конь, как человек, плачет. И голос у него перед смертью человеческий, — согласился Слюсарь

Последним переправился Тур и остановился возле Дмитрия.

— Веди, Тур, отряд. Я догоню вас, — не слыша своего веса, Дмитрий подошел к коню, охватил руками его голову и услышал, как горячо защемили ладони: густые слезы двумя струйками текли по мягкому ворсу, а глаза Орла блестели, как огни. Поцеловал Дмитрий своего товарища в лоб и бросился на берег.

Уже с гон прошел, настигая отряд, и вдруг в тишине высоко зазвенело тоскующее, такое знакомое, тревожное ржание.

— Орел, мой Орел, — сжал картуз в руке и снова отяжелевшим зрением увидел перед собой семью, близких, идущих в неизвестную тьму, молчаливых и согбенных… А он догонял их на своем коне.

С тревогой прислушивались к несмолкающей стрельбе на Белом озере. Даже скот перестал пастись, а когда несколько снарядов разорвались возле лагеря, люди не бросились врассыпную, а наоборот, начали теснее сбиваться в одно место. И вдруг высокий испуганный голос какой-то женщины:

— Ой, горе! Фашисты!

Со всех сторон к лагерю бежали, стреляя, враги. Несколько женщин подсознательно бросились бежать, но сейчас же упали, продырявленные десятками пуль.

Андрей понял, что единственно возможное спасение — это быть со всеми, держаться кучи. Он подошел к окаменевшей матери, которая охватила обеими руками Ольгу, молча встал возле сестры. Быстро и истошно колотилось детское сердце, но мысли работали четко. Надеялся, что сейчас не будут расстреливать: надо же иметь живые трофеи, выдать женщин за партизан. И в самом деле, фашисты, охватив гурьбу плотным кольцом, погнали ее на лесную дорогу. Впереди, понурив голову, пошел рыжебородый предатель.

На дороге солдаты разбились на две группы. Одна, большая, снова возвратилась к Белому озеру, вторая, рьяно орудуя прикладами, погнала пленных в город. Спешили, так как за тучами уже заходило солнце и только красный пояс мерцал между деревьями, как затихающая надежда. Чернели трепещущиеся леса, и лишь одни березы сияли, словно молнии в облачном небе.

— Ольга, попробуем бежать. Все равно убьют, — прошептал Андрей, наклоняясь к сестре.

— Мне страшно.

— Не бойся, надо вырваться.

— Хорошо, — тихо ответила девочка и сжала брату руку, словно ища в ней спасения.

— Мама, бабушка, мы с Ольгой убегаем, — прижался к материной груди.

— Куда же? — посмотрела глазами, полными слез.

— В леса. Попробуем вместе.

— Убегайте сами. Так будет легче… — наклонилась мать к нему; кое-как изловчившись в той человеческой толчее, поцеловала сына и зашаталась, чуть не упала на людей от сильного удара прикладом. Евдокия поддержала ее, одобрительно и жалобно кивнула головой внучатам.

Что-то угрожающе зашваркотала чужая речь, и выстрелы ударили между деревьями, осыпая на людей мелкие ветки.

— Приказано не разговаривать, — шепотом пошло по толпе.

И стихли люди, только нервный всхлип душил какую-то женщину и тяжело бухали железом по корням кованные сапоги чужеземцев.

И сейчас, совсем забывая о себе, Югина только одного просила каждой своей клеткой, каждым дыханием: кабы удалось детям убежать от видимой смерти. И чуть не теряла сознание при одной мысли: «А что если убьют здесь же, возле нее? Нет, нет! Они убегут, будут жить. А как?..» — И снова тянулась и обрывалась одна и та же неизменная основа, обдавая молодицу то жаром, то морозом… Если бы ее Дмитрий знал, что ведут их лесами… Разве бы он не вырвал из когтей смерти всех людей? «Не знаешь ты, Дмитрий, что горе ждет тебя…»