Сергей Буданцев - Писательница

Эти задвижки были, видимо, больным местом цеха, и Павлушин мог к ним возвращаться не раз и не два.

Выдвинув на середину конторы короткую лавку, высокий парень уселся на нее, приготовившись с терпеливым упорством выслушать все, но поставить на своем.

Павлушин горячился, но сдерживал себя. Должно быть, как всегда, он находил в борьбе с собой и в широких обобщениях убежище от напряжения и тревоги, вызываемых в нем столкновением с личным, хаотическим и, несмотря на мелкость, непреклонным. Этот парень имел какую-то родственную связь с его воспоминаниями, он, как и эти воспоминания, явился непрошеным.

— Уйти сейчас, товарищи, значит дезорганизовать, драпануть с поля сражения!

Хаос отступал, Павлушин снова находил себя, свое равновесие и волю.

— Тут вам не деревня: как вздумал, так и пошел с поля в клуню. Да и деревня нынче не такая. Задвижка сейчас — фронтовое задание. Каждой задвижкой мы убеждаем колеблющегося, укрепляем союзника.

Белокурый отступил в тень, к выходной двери, давая понять, что снимает с очереди свою просьбу и не выкладывает этого во всеуслышание лишь потому, что вполне согласен: вылез сейчас с отпуском зря.

Но Павлушину нужно было подтверждение, что его слова побеждают чужой хаос, и он спросил у белокурого:

— Что, товарищ Полетаев, отказываешься от своего заявления?

— Вижу, своего надо добиваться по-иному, — отозвался голос у двери.

Дверь скрипнула, открыв свой прямоугольник. Красная кирпичная стена, столб, груда лома и над всем этим видимое, как воздух ощутимое небо. Парень, очевидно, подержал дверь, а потом плотно ее затворил.

Высокий даже не оглянулся. Заметно заскучав, он промямлил еще настойчивее:

— А ты все же пусти меня в отпуск, товарищ Павлушин. Я от своего не отступлюсь.

Павлушин побагровел, стукнул по столу обоими кулаками.

— Ты кто? Военный? — крикнул он. — В Красной Армии служил? На недавнем сборе был? Отвечай, Бубликов: зачем был на сборе?

Бубликов разом вскочил с лавки. Но, тут же оправившись от окрика, плечи развернул уже помедленней и стоял вразвалку. Павлушин коротко взглянул на него, и он вытянулся, сдвинул ноги пятки вместе.

— Был, как полагается… Чтобы во всякий момент оборонять от врагов пролетарскую республику, СССР то есть.

Писательница с любопытством созерцала происходящее. По-прежнему сжимая кулаки, Павлушин вопрошал:

— Значит, тебе втолковали, что надо делать на фронте? А завод сейчас тот же фронт. Забыл?

Парень, видимо, оробел. Надвинул кепку на глаза.

— Разговор кончен, — холодно прибавил Павлушин. Слишком сильные средства пришлось, по его мнению, применять к Бубликову, настоящий рабочий должен с полуслова понимать такие вещи. — Ступай на работу. Через декаду получишь отпуск. А сейчас гоните вовсю задание. Мое слово твердо: сказал — «через декаду», так и будет.

Парень сделал поворот кругом и, крепко ступая на пятки, вышел. Досекин расправил бороду, сказал что-то о командирах, которые ходили на Сиваш, и при этом так победоносно глянул на писательницу, словно она и была разрушенным неприятельским укреплением.

— Сиваш Сивашем, — сухо заметил Павлушин, — а Полетаев мне крепко не нравится. На бузу эту с отпусками он подбивает ребят из штамповального отделения… Бубликов у него на поводу.

— Полетаев — сын раскулаченного. Последний год, правда, был мало связан…

— Там разберутся, как он был связан, много или мало.

Оба углубились в бумаги. Для них и бумаги были самой действительностью, тем же, что и разговор с Бубликовым и Полетаевым. А вот книга может быть и более значительной, чем отдельные явления действительности, но она никогда не будет самой этой действительностью, — если исключить отношение самого автора. И писательница вдруг почувствовала себя осиротелой, будто ее отставили в сторонку ради более серьезных и насущных занятий. Это ее рассердило и придало смелости. Она придвинула табурет к столу начальника цеха и попросила разрешения оторвать его от работы, чтобы задать вопрос.

— Пожалуйста. Что такое?

Она наклонилась к самому его уху:

— Я понимаю: если затеять против него дело, его происхождение явится для него отягощающим моментом… Однако я не вижу связи между отпуском и происхождением.

Павлушин окинул ее быстрым и очень зорким взглядом, как бы ища в ее внешности какое-то дополнение к ее полушепоту. И ответил громко, во всеуслышание:

— У нас тяжело с производством. Рабочие всё молодые, непроверенные, без дисциплины. А текущий момент нашего строительства требует, чтобы мы крепко взялись за дисциплину. И мы за нее возьмемся.