Владимир Лучосин - Человек должен жить

Мы стояли у окна.

— Жутко не повезло, — сказал Гринин. — Я хотел только к Золотову, из-за этого и поехал сюда… А ты счастливчик, Колька. Ты уже успел чем-то ему понравиться. — Он коротко глянул на Захарова. — Чему меня научит какой-то Коршунов, если он сам три года назад окончил институт? Не для этого я сюда ехал.

— Можем поменяться, — предложил Захаров. — Возможно, Золотов удовлетворит нашу просьбу.

— Теперь уже неловко. Он и больным объявил. — Гринин вздохнул. — И зачем я поехал в эту больницу?

За окном лил дождь. Земля под окнами была совершенно черная, и на этом фоне трава выглядела особенно свежей.

Двухметровый дощатый забор, отделявший больничный двор от парка, и комли сосен во дворе, и даже телеграфные столбы почернели. Сосны чуть покачивались на ветру, словно раскланивались друг с дружкой. Они беспрерывно раскланивались, будто играли. Глядя на них, мне стало весело. На меня дождь никогда не наводил хандру. Я любил всякую погоду, потому что и в дождливой и в ясной есть свои прелести.

— Умрешь от такой погодки, — проговорил Гринин.

— Еще никто не умирал, — сказал я.

— Вот что, пойдемте знакомиться с больными, — предложил Захаров. — Никто не сделает этого за нас.

Мы уже собрались идти, но увидели в конце коридора бегущую сестру. По ее напряженному взгляду я почувствовал, что она бежит за нами. Видно, что-то стряслось, раз мы оказались нужны.

— Борис Наумович зовет. Скорее в операционную! — сказала она, запыхавшись, и положила руку на сердце.

Сестра была очень курносая; впервые я видел нос, который был хуже моего. Но сестре давно перевалило за тридцать, и красота теперь была ей ни к чему.

Мы побежали в конец коридора.

Открыли одну дверь, вторую, — здесь! На операционном столе лежало что-то окровавленное. Не сразу я догадался, что это человек. Пострадавшему переливали кровь.

Золотов стоял возле больного и считал пульс.

— Шок, — сказал он.

Я сразу же вспомнил классическое описание шока, которое дал Пирогов. Я знал его на память, слово в слово. И начал вспоминать, что нужно делать, чтобы вывести человека из шока. Золотов прервал мои мысли.

— Безнадежен — сказал он, сняв свою руку с пульса больного, и пошел к раковине мыть руки.

— Операции не будет? — несмело спросил я, еще полминуты назад уверенный, что операция будет обязательно.

— Нет смысла, — ответил Золотов.

— Почему? — спросил я снова. Мне было неясно. Разве я не могу спросить?

— Он умрет через полчаса, — сказал Золотов, глядя на меня.

Мне показалось, что ему не нравятся мои вопросы. Но ведь я на практике, и я обязан спрашивать как можно больше обо всем, что мне непонятно, и я спросил:

— Почему он должен умереть?

— Лихачество и сто граммов. Разве не слышите, как от него несет?

Я склонился над пострадавшим и без труда уловил запах водки.

— Безнадежен, — повторил Золотов, вздохнул, покачал головой. — Наверно, страшно умирать в двадцать лет. Ведь даже глубокие старики хотят жить. А у него вся жизнь была впереди, но, как видите, не смог ее сберечь. Шоферу и мотоциклисту нельзя пить спиртного, а он напился и врезался в поезд… Скорая помощь, больничная помощь ему оказана, больше нам делать нечего. Оперировать? Он умрет прежде, чем мы закончим. Нина Федоровна, — сказал он сестре, — уберите систему. Хватит!

Сестра вынула из вены больного иглу, санитарка отставила к стене систему для переливания крови.

Золотов сбросил с себя на пол халат, резиновые перчатки, клеенчатый фартук и пошел из операционной. Он шел медленно, словно раздумывая, идти или не идти. Через минуту он возвратился и спросил, остановившись в дверях:

— Ну? Чего носы повесили? Приступайте к дальнейшим делам. — И он сделал рукою жест, чтобы мы вышли из операционной.

Мы повиновались.

Недалеко от выхода из вестибюля нас нагнала курносая сестра, та самая, которая позвала в операционную. Она озиралась по сторонам.

— Знаете, что Борис Наумович сказал перед вашим приходом? «Не люблю, — говорит, — смотреть, как умирают люди. А студенты пускай посмотрят, им привыкать надо». Потом он задумался и сказал сам себе: «Не стоит рисковать ради одного процента, особенно когда здесь эти воробьи». И велел позвать вас. Я и побежала… Как вы думаете, что означает «не стоит рисковать ради одного процента»?

Тут все было ясно, и мы сказали ей свое мнение. Вернее, говорил Захаров, а мы поддакивали.

— Вы знаете, ребятки, у меня есть план, — сказала сестра чуть погодя. — Борис Наумович уйдет сейчас в поликлинику, а я сбегаю в терапию, расскажу обо всем Василию Петровичу. Может быть, он согласится.