Владимир Лучосин - Человек должен жить

— Вам кого? Веру Ивановну? Главного врача?

— Ее.

— Нету. Болеет она, бедняжка. Молодая, а хилая. Радикулитом мается.

— Не верю. Врачи не болеют. А тем более — главные.

Старушка смотрела с недоумением.

— Врачи, говоришь, не болеют? — спросила она.

Захаров вдруг рассмеялся и начал снимать пальто. Сказал доверительно:

— Мы, конечно, практиканты, мамаша. Вы правильно определили. А заместитель у главного имеется?

— Михаил Илларионыч? Тут он. Раздевайтесь. Я сейчас доложу.

Она пропустила нас в раздевалку и начала смотреть, как мы раздеваемся, во что одеты. Не очень приятно, когда на тебя смотрят в такие минуты. Она увидела на мне дешевый серый костюм и простые черные ботинки с калошами. Две мои сестры учились, мать работала только дома, одному отцу трудно было нас всех хорошо одеть. Слесарь получает не ахти сколько.

На Захарове был не первой новизны зеленый армейский китель, черные гражданские брюки и черные, хорошо нагуталиненные полуботинки. Выгодно отличался от нас Гринин. На нем было все дорогое, новое: светло-серый костюм, кремовая шелковая рубашка, туфли с узором. Я уже не говорю про серый плащ и серую шляпу с шелковой лентой.

— Вот этот действительно министерский доктор, — сказала мне гардеробщица, глазами показывая на Гринина, — только молод больно. Наши, которые доктора, тоже в шляпах. А Михаил Илларионыч в кепочке, как вы. Не любит форсу.

Я стащил с головы кепку и повесил поверх плаща.

— Ну, а халаты? — спросил Гринин, поглядев сверху на старушку.

— Сейчас узнаю. Вот закрою на замочек раздевалку и узнаю. — Старушка вертела в руках замок, он не хотел закрываться.

Мы вышли в вестибюль. Пол как большая шахматная доска — из синих и красных плиток, стены выкрашены масляной краской в голубой цвет, рамы окон — в белый. Светло.

Широкие стеклянные двери вели в коридор первого этажа.

Через дверь видна была крутая лестница — кажется, чугунная.

Минуты через три на ней показалась гардеробщица. На согнутой левой руке она несла халаты, правой держалась за перила. Видно, лестница была скользкая.

Я гадал: какие она несет халаты — бортовые или с завязками на спине? Мне больше нравились бортовые — их легче надевать, и они красивее.

— Берите, студентики!

Мы начали одеваться. Халаты были с завязками, но зато новые. Мне так редко случалось носить новые вещи.

— А халатики еще ненадеванные, — сказал я, пощупав хрустящую ткань.

— Есть чему радоваться, — сказал Гринин. — Они обязаны были выдать нам врачебные.

— Врачи носят и такие, — сказал Захаров.

Чтобы поскорее одеться, мы завязывали друг другу тесемки на спине и рукавах.

— Шапочки ищите в карманах, — сказала гардеробщица. Она смотрела в окно. На подоконнике стоял зеленый большой чайник. Из стакана с густо заваренным чаем шел пар.

В Пироговских клиниках нам не выдавали ни халатов, ни шапочек, на каждое занятие мы приносили в портфелях собственные. В клиниках мы были лишь студентами. А здесь мы были и студентами и уже не совсем студентами. Я не вытерпел и вытащил из левого кармана брюк круглое зеркальце. Все бы ничего, настоящий доктор, только вот нос…

— Дай, пожалуйста, — попросил Гринин.

Я дал ему поглядеться. Он пригладил брови, поправил черный в белых блестках галстук. Осмотрел левую щеку, правую, погладил подбородок. Хорош!

Во мне вспыхнула зависть, но только на мгновение. «Эх, мать честная, почему я не такой видный!»

— А вот и Михаил Илларионыч, — сказала гардеробщица.

По лестнице со второго этажа медленно спускался грузный человек в белом халате.

Как раз в эту минуту во все окна ярко брызнуло солнце, и я увидел загорелое лицо с маленькими, чуть раскосыми глазами, крепкую толстую шею и кусочек волосатой груди в вырезе халата. На голове волос не было, и она блестела, будто зеркальная.

Я смотрел на Михаила Илларионыча, не отрываясь. Было в его фигуре что-то медлительное, медвежье, косолапое и в то же время добродушное, близкое. Пройдя дверь, он вытянул вперед свою загорелую руку и так шел с нею к нам.

— Добро пожаловать! Чуднов, заведующий терапевтическим отделением. — Подойдя к нам вплотную, он поклонился и долго жал каждому из нас руку большими мягкими ладонями. Сразу словно гора свалилась с плеч, и меня охватило такое чувство, будто после долгой разлуки я попал к близкому родственнику.

Чуднов повел нас в комнату, которую он назвал приемным покоем. Там меня удивили огромные часы в деревянном футляре. Массивный медный маятник качался настолько важно, будто сознавал, что без его движений остановится время.