Сергей Сартаков - Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

— Шурка, подожди!

Она сразу остановилась. И когда мы оказались все вместе, Шурин чемоданчик пришлось взять мне, сами понимаете — кому больше? А чемоданчик, между прочим, оказался очень тяжелым. Я боялся, что Шахворостов опять начнет свою болтовню и тогда мне придется с ним снова скандалить. Но Илья хотя и нес, как ему полагается, всякую чепуху, а насчет Шуры помалкивал.

Раз с нами в компании девушка, значит, всем нужно идти в кино. Тумарк этому очень обрадовался: по его вышло! Но Шура вдруг отказалась:

— Мне нужно вот это знакомым передать.

Ну, конечно, всякие тут восклицания, а решили так: билеты взять на всех, я Шуре помогу поскорее отнести чемоданчик, а ребята будут нас ждать у входа в кино.

И вот мы пошли вдвоем. Я спросил: «Далеко ли?» Шура ответила: «К вокзалу». Это значит — через весь город. Ничего себе. Досталось бы ей без меня. Разве на автобус бы села. Не подумайте — в Дудинке и автобусы ходят.

Разговор у нас был самый пустой и отрывистый. Может быть, потому, что шли мы не рядом, а гуськом. Тротуары здесь узкие, а встречные то и дело заставляют сторониться, давать им дорогу.

Я, между прочим, поинтересовался, что там наложено у Шуры в чемодане такое тяжелое: железо или стекло? Шура ответила не сразу — шла впереди меня, и я даже подумал, что она не расслышала мой вопрос. Потом остановилась.

— Костя, ты устал? Дай тогда я сама понесу.

Я говорю:

— Ничего я не устал. Просто поинтересовался.

И вот глядит на меня уже не Шура, а японский дипломат барон Танака. Потом глазами как сверкнет, девичьим смехом как брызнет:

— Картинки, Костя! Картинки на стекле. В Норильск перешлю, там их нарасхват, лучше, чем в Красноярске, покупают.

А сама не пошла — побежала. И все хохочет, хохочет:

— Ой, глупый! Ну и глупый же, Костя! Поверил…

В квартиру к ее знакомым я не пошел, остался ждать Шуру на улице. Как часовой, долго ходил возле дома взад и вперед. Потом надоело, и я отошел к переезду, где по рельсам бегала маневрушка, совсем такая, как и у нас в Красноярске на станции, волочила за собой длинные сцепы вагонов, пахло угольной гарью, мазутом, позванивали буфера, и я вовсе забыл, что стою далеко за Полярным кругом, на самом краю земли.

В Дудинке я бывал много раз и, если позволяло время, обязательно выходил в тундру. Понимаете, интересно все же. Притом недалеко, по сути, и город-то сам весь прямо в тундре, выйди на окраину — и сколько хочешь любуйся. Но тундра, между прочим, кто в ней не бывал, а только мысленно себе ее представляет, — вовсе не гладкая и ровная, как степь. Она вся из бугров и низинок. На холмах кустики, а в низинках — болотца, вода. Напрямую летом по ней никак не пройдешь, обязательно где-нибудь да завязнешь в трясине. Из-за этих самых бугорков, кстати, и широкого обзора нет. А мне все хотелось на тундру взглянуть с самолета, либо, на худой случай, с высокой горы. На самолет Косте Барбину не попасть. Куда он и зачем полетит? А вот на гору, хотя и не очень высокую, можно подняться. Есть такая возле самой Дудинки, недалеко от железнодорожного вокзала. Вернее, не гора, а холм, если придерживаться учебников географии. Но где нет хребтов настоящих, там и любую кочку уже горой зовут.

— Костя, что тебя там заинтересовало?

Это Шура. Я и не заметил, как она подошла.

— Да вот думаю: хорошо бы оттуда, с горы, на тундру взглянуть.

— Ну, так пойдем! Мне тоже хочется.

— А как же кино? Ребята нас ждут.

— Подумаешь! Убыток большой, пропадут наши билеты. В кино с тобой, Костя, мы сходим всегда, а на эту гору…

И мы пошли.

У меня на ногах были рабочие ботинки, у Шуры — туфли-микропорки. И пока мы шли по дороге, это было ничего. Но дороги на самую гору нет. Мы свернули нацело, и тут началось. Вот будто и сухо, а наступи — сразу почва продавливается, в глубине вода начинает похлюпывать, и если быстренько ногу не выдернешь, в ботинок тебе нальется. Выдернуть ногу… А куда потом ее поставить? Все равно везде одинаково. В общем через десять минут мы промокли насквозь, а вперед почти не продвинулись, все крутились меж бугорков и болотцев. И чем дальше, тем было хуже. Отдохнуть бы — присесть не на что.

Сперва мы хохотали, когда особенно глубоко увязали в трясине. Потом Шура стала без смеха говорить: «Костя, ну и забрались мы с тобой! Как обратно выйдем?» Будто мы до конца уже дошли. Потом, еще позже, стала ворчать: «И чего это ты затеял?» Хотя силой никто ее сюда не тащил, наоборот, она меня сперва повела. А еще попозже и совсем остановилась: «Нет, больше я не могу!» Руки повесила, и в глазах такая пустота, какая бывает, когда человек вот-вот в обморок упадет. Стоит и одно повторяет: